Рось квадратная, изначальная

Зайцев Сергей Григорьевич

– Не гони камила, пёсий хвост, – хмурится Выжига – Не так всё просто…

Благуша молчит, тоже бровями двигает, лоб морщит. Сразу видать, что затея ему не по душе. Не робей, парень, я тебе удачи пожелал, да не просто удачи, а Удачи! А я не кто иной, как… Хм, однако – понесло. Имя моё без особой надобности даже в мыслях называть не следует. Главное, парень, вот что – что бы ты сейчас ни решил, всё у тебя получится!

В трактир заглядывает стражник по прозвищу Обормот, спиной-то я его, конечно, не вижу, но зычный бас мостовика-раздрайника перекрывает трактирный шум, как горный водопад – шум грибного дождика.

– Эй, народ! – ревёт Обормот. – Ежели кто желает покинуть

домен сегодня, халваш-балваш, то самое время поторапливаться, так как до смещения осталось всего ничего! И не говорите потом, что не слышали!

Закончив речь, стражник звучно хряскает древком служебной алебарды об пол.

С разных сторон от трактирного люда Обормоту несутся дружеские приглашения присоединиться и опрокинуть бокальчик-другой, и мостовик, явно сменившись с дежурства, одно из приглашений благосклонно принимает. Я не оглядываюсь. Во-первых, и так слышно и понятно, во-вторых, я же «глухой». Цежу себе потихоньку из бокала, растягивая удовольствие, поглядываю ненавязчиво на заинтриговавшую меня троицу. Даже после столь многих лет, сколь мало кому выпадает прожить, простые людские дела всё ещё вызывают у меня немалый интерес. Впрочем, сейчас делать всё одно нечего…

Благуша снова вздыхает, явно не зная, чем занять осиротевшие руки на столе, бросает взгляд в сторону стойки трактирщика и начинает нехотя подниматься, но Скалец ловко перехватывает его порыв.

– Сиди, Благуша, сиди, друган, я сам сбегаю. Принесу тебе бокал, разогни коромысло, да и кувшин заодно наполню.

– Трогаться уже пора, оторви и выбрось, – ворчит слав, плюхаясь обратно на скамью.

– Ничего, кувшинчик ещё успеем уговорить, – отмахивается кудрявый красавчик, улыбаясь с каким-то затаённым смыслом.

Возвращается он на удивление быстро, грохает перед Благушей бокал и наливает всем, кроме меня, но слав, добрая душа, и на этот раз не забывает о старике:

– Налей и ему, я плачу.

– Как скажешь, друган, как скажешь, разогни коромысло…

Признательность моя уже не имеет границ, так и рвётся наружу, так что еле успеваю её топить в халявной браге. Прикладываются и остальные, без тостов, на посошок.

– Ладно, подводим итоги, – говорит Скалец, отставляя посуду и утирая губы уже изрядно испятнанным рукавом белой рубахи. – Ты как, Выжига, согласен?

– Надоел ты мне до смерти, пёсий хвост, – ворчит усатый крепыш, не зная, на что решиться, – Пристал как банный лист.

– Я что тут даром битый час распинаюсь?! – обижается Скалец. – Давай конкретно, разогни коромысло!

– Согласен, – Выжига пожимает мощными плечами. – Только ежели Благуша тоже согласится.

– Отлично. – Красавчик сразу веселеет и поворачивается к Благуше. – А ты?

– Ну, не знаю… – Слав мнётся. – Не решил ещё, оторви и выбрось.

– Разогни коромысло! Ладно, не буду пока настаивать, время ещё есть – решишь по дороге. А теперь двигаем. Кувшин по флягам разольём?

– Старику оставь. – Благуша кивает на меня. – Пусть повеселится.

– Да ты что?! – возмущается красавчик. – Там же ещё половина!

– Не твоя забота, оторви и выбрось, свои бабки плачу.

– Оставь его, пёсий хвост, – поддерживает тут и Выжига. – Спокойный дед, не мешал, не клянчил. К тому же и глухой ещё, убогий. Заработал. Ладно, пошли.

– Спасибо, ребятки, кхе-кхе, уважили мою старость, – благодарю торгашей уже вослед.

– Не за что, дед, – откликается Благуша. – На здоровье.

– И тебе, парень, и тебе Здоровья и Удачи! Кхе…

Недокашляв, испуганно вжимаю голову в плечи. Вот же угораздило ляпнуть в ответ! Так глупо обмишуриться! Хоть бы не заметили! Но уже чувствую, спиной чувствую – остановились,

все трое, оглянулись, смотрят.

– Погоди, дед, так ты не глухой? – недобрым голосом спрашивает Выжига, и я понимаю, что всё-таки влип. Но храбро молчу, присосавшись к бокалу. Спиной я не вижу, а ухи снова оглохли, спасая положение.

– Да ладно, пошли, чего время терять, оторви и выбрось! – слегка запинаясь, торопит Благуша.

– Ну-ну, – смуро бурчит Выжига, после чего славы, явно махнув на меня рукой, удаляются восвояси.

Ух ты, всё-таки пронесло… Снова выручил Благуша. Ну, точно, не ошибся я в этом парне!

Кряхтя, я пересаживаюсь на противоположную скамью. Балабойку, так и не излаженную, да уже и ненужную, кладу на стол, задумчиво провожаю троицу взглядом. Славы удаляются в обнимку, белая рубаха Скальца маячит свечкой между красным армяком Благуши и малиновым Выжиги. Что-то подозрительное было в поведении красавчика, больно уж легко уступил он Благуше. Вряд ли дело только в нехватке времени. Да и походка моего благодетеля показалась мне какой-то неуверенной. Я подгребаю к себе его бокал, опускаю в него нос, нюхаю, затем осторожно пробую остаток браги языком. Странный привкус… И вдруг узнаю. Ну точно, подмешал кудрявый подлец, подмешал настойки сон-травы!

Да только ничего у тебя не выйдет, паршивец! Я, лично Я пожелал ему Удачи! А пожелание Сказителя всегда сбывается!

Почти всегда… и не всегда так, как думалось… А иной раз и вовсе не так. Но что-нибудь да сбудется непременно, ядрёна вошь!

Глава вторая,

в которой друг бросает друга

Жизнь принуждает человека многое делать добровольно.

Апофегмы

Выжига спрыгнул с передка остановившейся телеги, прошёл назад и в нерешительном раздумье остановился возле спящего другана. Остальные торгаши с Рось-домена, с которыми вместе отмечали удачный день в трактире на Станции, давно уехали вперёд, горланя песни не хуже обожравшихся валериановым корнем кошар, и сейчас, судя по едва доносившимся нестройным воплям, пересекали или уже пересекли Раздрай-Мост над Бездоньем. Выжига специально подгадал ехать последним, чтобы без лишних вопросов сделать то, что предложил ему коварный двоюродный братец.

Стояла ясная ночь, небосвод был густо усыпан яркими глазастыми звёздами, и дорога, стыдливо прикрывшая бока редким лесом, отлично просматривалась в обе стороны на три-четыре десятка шагов. Всхрапнувший за спиной конь заставил Выжигу вздрогнуть. Тяжко вздохнув, словно не он, а конь принял за него это решение, торгаш ухватил спящего под руки, стащил его с телеги и отволок в неглубокий овражек, усыпанный опавшей хвоей. Да там и оставил, прислонив спиной к смолистому стволу низкорослой сосёнки, торчащей из оврага, как свеча из плошки. Постоял немного, с мимолётным сожалением глядя на туго набитый бабками кошель, подвешенный к поясу бессильно склонившего голову Благуши, но махнул рукой. Он не ворюга. Он и так получает фору, которую другану трудно будет покрыть. Лихого зверья здесь не водится, местность населённая, так что ничего с ним до рассвета не станется и потревожить его здесь никто не потревожит, что вполне могло случиться в трактире. Тот же Обормот, например, в обязанности коего входит присматривать за припозднившимися чужаками с других доменов, мог разбудить Благушу раньше времени. Ведь насильственный сон, вызванный сонником, уже через пару часов обычно переходит в естественный, хотя дурь в голове сохраняется ещё долго. Продрал бы глаза Благуша, сообразил бы, что к чему, и… и за Милку состязаться пришлось бы честно.