Росхальде
Шрифт:
Он поднял на отца сияющие радостью глаза, но вздрогнул от страха, когда мышка в его крепко сжатом кулачке зашевелилась и испуганно пискнула.
— Мы выпустим ее в саду, — сказал отец. — Пойдем! Он велел подать себе зонт и взял мальчика за руку.
Дождь ослабел, небо посветлело, мокрые, гладкие стволы буков отливали чернотой и казались чугунными.
Они остановились там, где тесно переплелись широко разросшиеся корни нескольких деревьев. Пьер присел на корточки и медленно разжал кулачок. Щеки у него раскраснелись, светло-серые глаза сияли от сильного возбуждения. И вдруг, словно не в силах больше ждать, он широко раскрыл ладошку,
Пьер громко и радостно крикнул и хлопнул в ладоши. Мышонок испугался и мгновенно, точно по мановению волшебной палочки, исчез под землей. Отец мягко пригладил густые волосы сына.
— Пойдем ко мне, Пьер?
Мальчик вложил свою правую руку в левую руку отца и зашагал с ним рядом.
— Сейчас мышонок уже дома, у папы и мамы, и рассказывает, что с ним произошло.
Он щебетал без умолку, а художник крепко сжимал в своей руке его маленькую теплую ручонку, сердце его вздрагивало при каждом слове и вскрике ребенка и замирало от глубокой привязанности и тяжелого бремени любви.
Нет, никогда в жизни он уже не испытает такой любви, как к этому ребенку. Никогда больше не переживет мгновений, исполненных такой горячей, сияющей нежности, такого радостного самозабвения, такой влекуще-сладостной грусти, как вот сейчас с Пьером, с этим последним прекрасным отражением его собственной юности. Его грация, его смех, свежесть всего его маленького, уверенного в себе существа были, как казалось Верагугу, последним радостным и чистым звуком его жизни, они были для него тем же, чем бывает для осеннего сада последний розовый куст в цвету. К нему тянется тепло и солнце, он напоминает о радостной красоте летнего сада, а когда бурей или инеем собьет с него последние лепестки, приходит конец очарованию и всем ожиданиям блеска и радости.
— А почему ты, собственно, не любишь Альберта? — ни с того ни с сего спросил Пьер.
Верагут крепче сжал руку ребенка.
— Я-то его люблю. Но он больше, чем меня, любит маму. Тут уж ничего не поделаешь.
— Мне кажется, он тебя терпеть не может, папа. Знаешь, он и меня любит уже не так, как прежде. Он все время играет на рояле или сидит в своей комнате. В первый день, когда он приехал, я рассказал ему о своем огороде, который я сам посадил, он сначала сделал такое заинтересованное лицо, а потом сказал: «Завтра мы посмотрим твой огород». Но с тех пор он больше о нем не спрашивал. Он плохой товарищ, у него уже растут усики. И потом он всегда с мамой, я почти не могу застать ее одну.
— Он приехал всего на несколько недель, малыш, не забывай об этом. А когда мама с Альбертом, ты ведь всегда можешь прийти ко мне. Или тебе не хочется?
— Это разные вещи, папа. Иногда мне хочется побыть с тобой, а иногда с мамой. И ты всегда ужасно занят.
— Не обращай на это внимания, Пьер. Если захочешь прийти ко мне, приходи в любое время, слышишь, в любое, даже когда я работаю в мастерской.
Мальчик не ответил. Он взглянул на отца, чуть слышно вздохнул и, казалось, остался чем-то недоволен.
— Тебя что-то не устраивает? — спросил Верагут, обеспокоенный выражением детского лица, которое несколько мгновений назад еще сияло бурной мальчишеской радостью, а теперь вдруг стало каким-то отрешенным и постаревшим.
— Скажи
— Нет, папа. Но я не очень люблю приходить к тебе, когда ты рисуешь. Раньше я иногда приходил…
— Ну и что же тебе не понравилось?
— Знаешь, папа, когда я прихожу к тебе в мастерскую, ты всегда гладишь меня по голове и ничего не говоришь. И глаза у тебя другие, иной раз даже злые, да. А когда я говорю тебе что-нибудь, то по глазам вижу, что ты не слушаешь, отвечаешь только «да-да» и пропускаешь все мимо ушей. Но когда я прихожу и хочу что-то сказать тебе, мне надо, чтобы ты меня выслушал.
— И все же приходи ко мне, милый. Постарайся понять: когда я чем-нибудь очень-очень сильно занят и когда я крепко думаю над тем, как лучше сделать свою работу, мне бывает трудно оторваться от своих мыслей и слушать тебя. Но я попробую, когда ты придешь снова.
— Да, я понимаю. Часто я тоже задумываюсь над чем-нибудь, а в это время меня окликнут, и надо отозваться, это очень неприятно. Иногда мне хочется целый день сидеть не двигаясь и думать, но именно в это время я должен играть, учиться или делать еще что-нибудь, и тогда я ужасно злюсь.
Пьер напряженно смотрел перед собой, пытаясь выразить то, что он имел в виду. Это нелегко сделать, чаще всего тебя так до конца и не понимают.
Они уже были в комнате Верагута. Он сел и привлек мальчика к себе.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — ласково проговорил он. — А сейчас что будешь делать: рассматривать картинки или рисовать? Я думаю, ты мог бы нарисовать эту историю с мышонком.
— Да, я попробую. Но мне нужен большой, красивый лист бумаги.
Отец достал из ящика стола лист бумаги для рисования, заточил карандаш и пододвинул мальчику стул. Пьер тут же взобрался на него с коленями и начал рисовать мышку и кошку. Чтобы не мешать ему, Верагут сел сзади и стал разглядывать тонкую загорелую шею, гибкую спину и благородную, своенравную голову ребенка, который погрузился в свою работу и нетерпеливо помогал себе губами. Каждая линия на бумаге, каждый маленький успех или неудача выражались в гримасах подвижного рта, в шевелении бровей и складок на лбу.
— Нет, ничего не выходит! — воскликнул спустя некоторое время Пьер, выпрямился, опираясь ладонями о стол, и критическим взглядом окинул свой рисунок. — Ничего не выходит! — сердито пожаловался он. — Папа, как надо рисовать кошку? Моя похожа на собаку.
Отец взял лист в руки и с серьезным видом принялся рассматривать рисунок.
— Надо немного подчистить, — невозмутимо сказал он. — Голова слишком большая и недостаточно круглая, а ноги чересчур длинны. Погоди, сейчас исправим.
Он осторожно прошелся резинкой по рисунку, достал новый лист бумаги и нарисовал кошку.
— Смотри, она должна быть вот такой. Вглядись в нее хорошенько и нарисуй еще раз.
Но терпение Пьера уже кончилось, он отдал отцу карандаш, и тому пришлось рисовать самому — сначала кошку, потом котенка, потом маленькую мышку, потом Пьера, который спасает мышку, а напоследок мальчик потребовал еще коляску с лошадьми и кучером.
Но вскоре и это ему надоело. Напевая, он несколько раз обежал комнату, выглянул в окно, проверяя, не идет ли дождь, и, пританцовывая, выскочил из дома. Его нежный, тонкий голосок прозвенел под окнами, затем все затихло, и Верагут остался один, держа в руке лист бумаги с нарисованными на нем кошками.