Роскошь нечеловеческого общения

Белозеров Андрей

Она взмахивала пушистыми темными ресницами и осторожно поглядывала на Журковского, о достоинствах которого Суханов произнес короткую, но очень вескую речь.

– Познакомься, это Энди, - сказал Суханов Анатолию Карловичу, когда официальная часть встречи завершилась. Он подмигнул девушке. Та словно бы сникла от смущения и протянула Журковскому крохотную детскую ладошку.
– А это, Энди, твой непосредственный начальник, Анатолий Журковский.

Суханов говорил по-английски неважно, но вполне приемлемо для неформальной

беседы.

– Очень приятно, - сказал Журковский.

– Мне тоже, - ответила девушка.

– Энди, я дам тебе все телефоны господина Журковского. Когда он будет приезжать, то жить будет здесь.

Заметив удивленно поднятые брови профессора, Суханов утвердительно кивнул:

– Да, да, я специально назначил встречу в этом месте. Чтобы вы, Анатолий Карлович, сразу все и всех увидели и попривыкли как-то... Это у нас такая... оперативная, скажем так, жилплощадь. Главный офис - в Бруклине, еще одна квартира на Пятьдесят шестой, возле Центрального парка... Ну, вы все увидите. Сейчас мы едем обедать.

Гости, заслышав сигнал к окончанию приема, вежливо откланялись и быстро разошлись. Последними из дома вышли генеральный директор со своим заместителем и Энди.

– Тебя подкинуть, Энди?
– спросил Суханов.
– Мы едем к Центральному парку.

– Нет, я в Бруклин. Такси возьму, - ответила Энди и, махнув рукой, исчезла за углом кирпичного дома.

– Красотка, - чмокнул губами Суханов.
– Только молода слишком.

– Это быстро пройдет, - заметил Журковский.

– А знаешь, кто она?

– Наш сотрудник, насколько я понимаю.

– Ну, это конечно. А вообще-то она - единственная дочь сенатора Мак-Дауэлла.

– Того самого?

– Ну да. Того самого, что на следующих выборах будет баллотироваться в президенты США.

Журковский остановился возле машины - серого "вэна", принадлежавшего фирме.

– И что же она - вот так запросто?

– Да, - улыбнулся Суханов.
– Одна и без охраны. Тут все так ходят и так живут.

– Слушай, я потрясен.

Журковский перешел на "ты", что случалось у них с Сухановым все чаще и чаще, особенно когда они оставались наедине.

– Я потрясен, - повторил Анатолий Карлович.
– У нас дети заслуженных артистов, и те ходят как наследные принцы. А уж дочь кандидата в президенты... сенатора... Нет, какая тут все же простота нравов! И она у нас работает?

– Она у тебя работает. И зарплата ее, между прочим, очень невелика.

– Да?
– Журковский вдруг нахмурился.
– Боже, Андрей, до чего я дошел! До чего меня довела эта страна...

– Какая страна?
– ехидно спросил Суханов.
– Ты садись в машину, у нас времени мало. Быстро обедаем и едем в офис. На совещание. Так что ты про страну-то?

– Да так, ничего нового... Просто вот эта свобода... Закон один для всех... Когда

это слышишь, кажется, что все нормально и правильно, иначе и быть не может, что все вокруг только так и думают. А когда своими глазами видишь... Представь себе, вспомни, как у нас выглядят дети президента. Или кого-нибудь из Семьи? А? Слабо? А эти...

– Ну, не обольщайся, Анатолий Карлович, здесь тоже не все так просто. Поживешь - увидишь.

– Ну когда это будет - "поживешь"?

– А что, хочется?

– Как сказать... Хочется, чтобы у нас дома все было в порядке.

– Как здесь?

– Нет. Как у нас. Как здесь - не получится. Да и не нужно. Другая культура, другие отношения.

Журковский смотрел из окна машины на улицы Манхэттена. Украшенные к Рождеству витрины магазинов сияли какой-то мультипликационной роскошью, прохожие останавливались и, сбившись в небольшие толпы, глазели на двигающиеся за стеклянными стенами автомобили, на манекены, которые кланялись, обнимались, поворачивались к зрителям с застывшей на пластмассовых лицах широкой и белозубой американской улыбкой. Движения их были строго выверены и точны, они повторялись, и было в них что-то неотвратимое, что-то безысходное, наводившее вместо праздничного веселья неожиданную тоску.

– Неправильное у меня отношение к этим игрушкам, - заметил Журковский. Люди смеются, радуются. А мне грустно.

– Ничего неправильного, - ответил Андрей Ильич.
– Ты же русский. Как тебе может быть по душе такая предсказуемость? Мы не так воспитаны. Нам предсказуемость не нужна. Нам нужна стихия.

– Надоела, знаешь, стихия-то. Годы не те.

– Да ладно тебе - годы. Годы самые, что ни на есть, те. Мужчина, можно сказать, в полном расцвете сил.

– И потом, ты говоришь - русский. Я еврей, между прочим.

Суханов хотел что-то сказать, но проглотил фразу и уставился на профессора.

– Да?
– с сомнением в голосе спросил он.
– Серьезно? Интересно... Знаешь, шутка такая есть, модная сейчас. Мол, я ненавижу в жизни две вещи национализм и армян. Смешно?

– Очень, - ответил Журковский.
– Ухохочешься.

– Ну хохочи... Значит, еврей ты у нас... Надо же. А я-то думал, татарин...

– Ты что, Андрей? Вы что, - повторил Журковский, становясь серьезным. Что вы имеете в виду?

– Да не напрягайся ты, Толя. Что ты, в самом деле? Ты же знаешь мою национальную платформу. Просвещенный космополитизм. Это единственное, что, на мой взгляд, может сейчас быть ответом на все эти гнилые разговоры о национальных меньшинствах. И большинствах. О старших и младших братьях... Знаешь, когда я об этом начинаю говорить, меня сразу тошнит.

– Да? Однако у нас с тобой проблемы другого свойства. Не желудочного порядка, а скорее...

– У нас? Что ты имеешь в виду? Останови, Гриша...