России верные сыны
Шрифт:
Он говорил на миланском диалекте, и старичок с бельмом слушал этот знакомый диалект, почти не вникая в смысл слов, которые лепетал его соотечественник. Потом он взглянул на Раппа и, поклонившись, спросил по-французски:
— Вы позволите, мой генерал?
Рапп молча наклонил голову.
— Синьор… Пиетро Малагамба, — снова по-итальянски заговорил старичок, — вы миланец?
— Прирожденный миланец, дорогой синьор, прирожденный…
— Где вы живете в Милане?
— На виа Сан-Джузеппе, в
— Виа Сан-Джузеппе… Не помните ли вы, что именно находится на перекрестке, не доходя церкви Сан-Джузеппе?
— Остерия «Майорка», синьор. Какой миланец этого не знает!
— Не горячитесь, синьор Пиетро. Как выглядит этот дом?
— Дом с зелеными ставнями, над дверями наяда с венком в руке, — с оливковой ветвью, я хотел сказать…
— Сколько лет вашему отцу, синьору Малагамба?
— Пятьдесят два года, матери — сорок пять. Две сестры, Анжелика и Барбара, и брат Антонио.
— Антонио? — старичок с бельмом покачал головой.
— Брат Антонио, живой мальчишка, баловень матери…
— Пусть так, — подозрительно ласково сказал старичок. — Вы живете в собственном доме… в каком именно доме?
— Дом с балконом.
— На виа Сан-Джузеппе много домов с балконами. Какого цвета крыша на вашем доме?
— Обыкновенная крыша… Розовая черепица… На фронтоне мозаика. Ангел с крестом.
— Ставни?
— Обыкновенные, зеленые. Между окнами нарисованы гирлянды роз.
— Сколько ниш в знаменитом нашем соборе?
— Две тысячи ниш и столько же статуй.
— Кто живет на улице Сан-Паоло?
— Столяры и сапожники, главным образом ремесленники, синьор.
— Чем еще замечательна эта улица?
Малагамба развел руками:
— Казино Сан-Паоло. Бальная зала. Кто этого не знает…
Наступило молчание, Рапп пошевелился в кресле. Полковник Моле раскрыл было рот…
— Синьор Пиетро, — вздыхая, сказал старичок с бельмом, — не кажется ли вам странным, что я, Антонио Манчини, который знает всех и всё в Милане, который бывал в вашем доме, не помню в лицо вас, сына моего доброго знакомого…
Рапп встал и с любопытством посмотрел на Фигнера.
— Не знаю, — узник выглядел несколько смущенным, — право не знаю… Однако вот что… Когда вы были в последний раз в Милане, синьор? Когда это было?
— Двенадцать, нет, тринадцать лет назад…
— Dio mio! Мне было только тринадцать лет, а теперь мне двадцать шесть! Вы просто не узнали меня… В тот год, когда вы уехали, родился Антонио, ваш тезка.
Снова наступило молчание. Старичок с бельмом раскрыл рот и снова закрыл.
— Можете итти, Манчини, — сказал Рапп.
И старик с бельмом ушел.
Но Малагамба был склонен продолжать воспоминания:
— Моя мамаша родом из Рагузы, из Далмации. Она блондинка, она и сейчас хороша собой.
— Помолчите. Отвечайте только на вопросы. Как вы, невоенный человек, решили ехать через всю Европу в военное время?
— Что делать, эчеленца… Мы почти разорены. Клиенты не платят. Отец приказал мне ехать…
— Вы, должно быть, ловкий человек, если добрались до Данцига. Как вам это удалось?
— У меня бумаги в порядке… Потом — всюду встречаешь земляков, офицеров или солдат. По правде сказать, мне повезло: в Виттенберге, в гостинице «Под букетом», я встретил одного полковника. Я немного пою, играю на флейте… Я ему понравился. Он дал мне пропуск… Полковник Флоран.
Моле встал и приблизился вплотную к Фигнеру.
— Как вы его назвали?
— Полковник Флоран, гвардейской артиллерии.
— Каков он из себя?
— Худой… Седые усы. На подбородке шрам. Он был очень добр ко мне. Он сказал: «Если вы доберетесь до Данцига, разыщите там моего приятеля, полковника… Пэлэ… И скажите, что я не забыл дело в Монтесерате…»
Снова наступило молчание.
— Синьор Малагамба, — сказал, наконец, Рапп, — ступайте и ждите. Вас позовут.
Фигнер вышел, не оглядываясь. Игра была выиграна.
— Все правда, — сказал Моле. — Только Флоран мог сказать ему о деле в монастыре Монтесерате, в Каталонии. Я получил там рану в шею, сабельный удар пришелся по воротнику.
— Мне кажется, мы нашли подходящего человека, — сказал Рапп, — займитесь им. Скажите, чтобы ему отвели квартиру…
— Хорошо. А что делать с немцем?
— Делай, что хочешь, мясник… — проворчал Рапп.
— Он осужден по декрету 1792 года.
— Можно подумать, что мы живем в дни террора. То был 1792 год, не забывай об этом.
— Я никогда не забываю об этом.
Рапп медленно поднялся. Он прошелся по залу, потом подошел к Моле и положил ему руки на плечи.
— Ты остался таким, каким был двадцать лет назад… Бог знает, что было бы с тобой, если бы не я… если бы мы не были земляки из одной деревни.
— Я никогда не забываю об этом, — сказал Моле и вышел.
…На следующий день Рапп потребовал к себе Пиетро Малагамба. Итальянец был причесан, ему дали приличную одежду, правда, не по мерке, но хорошего сукна. В этом виде он больше походил на молодого человека из богатой семьи.
— Я не полковник Флоран и равнодушен к музыке, — начал Рапп и показал ему на кресло рядом с собой. — Мы будем говорить о другом. Не о музыке.
— Но разве от этого умаляется воинская слава, эчеленца? Даже жестокий Нельсон почитал Гайдна и, посетив его в Вене, попросил великого маэстро подарить ему одно из перьев, которыми были написаны божественные симфонии. Любовь к музыке не умаляет доблести.