Россия белая, Россия красная. 1903-1927
Шрифт:
Севастопольская полиция, прислушивавшаяся к малейшим тревожным слухам, пришла предупредить отца. От своих осведомителей в рядах революционеров она узнала, что готовится взрыв зала, если намеченное на этот вечер собрание состоится и если отец будет на нем присутствовать. Отец запретил распространять этот слух; однако он быстро разошелся по всему городу. Отсюда демарши стольких персон, которые, обеспокоенные и напуганные, приезжали уговаривать наместника отменить праздник.
Легко понять, какие чувства боролись в душе моего отца: с одной стороны, страх подвергнуть опасностям возможного покушения многочисленных гостей,
Отец решил не отступать. В назначенный час, перед тем как отправиться вместе с матушкой в зал собрания, он надел полную парадную форму, не из провокации, а чтобы его проезд был хорошо виден всем жителям и стал бы предметом для обсуждения. Этот расчет принес желаемый результат; ибо то ли из убеждения, что наместник получил другие сведения, успокаивающие, то ли не желая показаться менее храбрыми, нежели наместник и его супруга, но приглашенные прибыли на концерт, и зал был полон.
Представление началось. Возможно, многие из присутствовавших все еще испытывали тревогу. Мои родители в глубине души, конечно, тоже волновались; ведь их не успокоил ничей пример, а к волнению у них примешивалось чувство ответственности. Когда матушка вышла на сцену, то услышала, что ее приветствуют аплодисментами, слишком настойчивыми, чтобы за ними не скрывалось некоего тайного смысла. Она запела, стараясь, чтобы голос не выдал волнения; и после каждого романса получала овацию, которая определенно была вызвана не ее артистическими талантами.
Должен сказать, что вечер завершился без происшествий. Никто никогда так и не оценил достоверность тревожных известий, сообщенных полицией.
Что же касается моего отца, то, ознакомившись с состоянием дел, он изменил меры, принятые его предшественником, адмиралом Чухниным. Он сделал это из чувства справедливости, потому что, по его мнению, пересмотр этих мер был необходим, но не в демагогических целях. Он обнаружил, что покойный был очень непопулярен, особенно среди матросов; тогда отец решил, что отмена ряда принятых Чухниным мер произведет благоприятное впечатление и на население, и на моряков. В таком крупном городе, как Севастополь, те и другие находились в постоянном контакте; их умонастроения оказывали взаимное влияние и постепенно сливались в одно единое.
Отец вернулся в Севастополь уже окруженным ореолом популярности: ведь он был человеком, добившимся от императора отмены смертной казни; это стало его первым успехом в глазах недовольной массы. Популярность отца возросла, когда он посетил военные тюрьмы и, обращаясь к содержавшимся там матросам-мятежникам, назвал их «братцами», а не «заключенными». Первые публичные действия отца давали понять, что в случае дисциплинарных нарушений он не станет считать нижних чинов виновными а приори. В спорных делах он не становился заранее на сторону офицеров, допуская, что они могут быть признаны юридически ответственными, даже виновными.
Понятно, что подобное поведение со стороны высокого военного чина могло тогда показаться новым, особенно нижним чинам, привыкшим к совсем другому отношению. Но сегодня трудно себе вообразить, какая волна осуждения, даже ненависти, поднялась в монархических кругах.
Высшей точки возмущение крайних достигло после получения отцом письма от матроса, убившего адмирала Чухнина. Убийца сумел бежать и укрылся во Франции. Там он узнал о возвращении моего отца на пост наместника Крыма и о мерах, сопровождавших это возвращение. Экзальтированный и склонный к шараханью из одной крайности в другую, что вообще свойственно славянской душе, он заверял в письме отца, что никогда не пошел бы на преступление, если бы царь оставил в Крыму доброго начальника, который сейчас вернулся к черноморским морякам.
В кругах, где идеи моего отца не нравились, страсти накалились до того, что там желали начала мятежа в Севастополе и в его гарнизоне. Что было причиной и следствием в интригах ультрамонархистов и предупреждениях полиции, постоянных и по большей части необоснованных? Трудно сказать. В разладившемся политическом организме противоположные тенденции доходили до крайностей, а крайности смыкаются. Некоторые люди готовы были тратить силы, чтобы показать неспособность, дерзость и вину наместника со столь нетрадиционными взглядами; они были бы рады, если бы его реформы не улучшили положения. Как бы их устроило удачное покушение!
На отца действительно совершили покушение, но, к сожалению для ультра, покушавшиеся были не матросами, а революционерами, к которым отец, само собой разумеется, не обращался «братцы». Предотвратить покушение оказалось невозможно.
Я отлично помню обстоятельства этого преступного посягательства.
В тот вечер мои родители устраивали большой прием в честь генерала Неплюева, покидавшего Севастополь. Генерал был комендантом крепости; в 1905 году он приказал открыть огонь по мятежникам.
Было восемь часов вечера. Гости прибывали. Прежде чем лечь спать, мы с сестрой стояли на пороге наших детских комнат и оттуда выглядывали в вестибюль и на лестницу, отделявшие нас от залов, где должен был состояться прием, стараясь разглядеть приезжающих. Генерал Неплюев еще не подъехал, но собралось уже довольно много людей. Мы восхищались мундирами мужчин и туалетами дам.
И вдруг – взрыв! Он показался нам ужасно громким и сильным, из-за него вылетели почти все стекла и распахнулись все двери. Потом повисла тишина, зловещая тишина.
В те времена так много говорили о покушениях, что мы сразу же поняли, что произошло. Испуганные, но еще более любопытствующие, воспользовавшись возникшей во дворце суматохой, из-за которой нас никто не остановил, мы побежали на лестницу. Все – гости, прислуга и сорок матросов личной охраны отца – беспорядочно бегали, сталкивались и, казалось, гонялись друг за другом из комнаты в комнату. Мы увидели родителей; они остались невредимы. Мы догадались, что взрыв произошел снаружи. Группа людей отхлынула к дверям, но им навстречу вбежали несколько человек, крича, что карета генерала Неплюева взорвана в двадцати метрах от дворца.