Шрифт:
От автора.
В последнее время становится очевидным перемещение мирового центра из Европы в Юго-Восточную Азию. Свой географический шанс встать в ряд с Японией, Китаем, Кореей, и другими быстро растущими азиатскими экономиками, Россия, похоже, как всегда, упускает. А так хочется верить в нормальное будущее своей родины. Увы, изменить настоящее я не могу, но, кто мешает, хотя бы мысленно, переделать прошлое своей страны? Смогут ли изменить два инженера и два отставных офицера вектор развития России, немного сдвинув его в сторону Дальнего Востока, всего на полвека раньше, чем в настоящей истории?
Мои герои не страдают манией величия, не пытаются стать запанибрата с Потёмкиным и Екатериной Великой.
Также могло случиться в нашей истории и появление Русской Ост-Индской кампании, с правом найма своих войск, экстерриториальностью захваченных земель и независимыми военными действиями против конкурентов (Англии, Голландии и т. п.). Если подобные Ост-Индские кампании существовали во многих европейских странах, скорее удивительно, почему их не было в России? Неужели Россия триста лет играла с Европой в поддавки, особенно при династии Романовых, с 18 века не имевших в жилах русской крови? Мои герои попытаются лишить европейцев награбленных ресурсов из Азии и Африки, уравнять шансы для «честного соревнования», о котором нам лгут веками англосаксы. Как после этого «честного соревнования» мировой экономики будет выглядеть Европа и Америка?
В первой книге «Европа и Россия – конец игры в поддавки» четверо наших современников, жителей промышленного уральского города Воткинска, где три с половиной века производят оружие, от шуваловских единорогов, до ракеты «Тополь», попадают во времена Екатерины Второй. Там в меру своих способностей пытаются изменить вектор развития России. Они работают на Воткинском заводе, производят оружие, наводят знакомства в Петербурге. Пользуясь восстанием Пугачёва, отправляют большую команду беглых мастеров на Дальний Восток. Пытаются создать на Дальнем Востоке новый промышленный центр России. Туда ещё много лет не доберётся рука самодержавия и официальные власти.
Именно там, на Дальнем Востоке, мои герои будут создавать новое будущее России, с новым отношением к иностранцам. Не глядеть им в рот и поддакивать, а использовать в своих целях и осаживать без какого-либо пиетета. Россия должна взять свою долю богатства Азии сама, а не ждать милости и разрешения Англии, Франции и прочих Голландий!
Глава первая.
– Дорогая, открой окно, душно, – сбрасываю с себя одеяло, но легче не становится, подхожу к окну и раскрываю его. Боже мой, во дворе орда всадников с копьями и луками, некоторые с пищалями. Я забываю про духоту и тупо гляжу на них со своего третьего этажа. – Что это за карнавал, дорогая? В нашем дворе снимают кино?
И тут меня пробивает, какой карнавал, какая массовка, я три года живу в восемнадцатом веке, у меня молодая жена и новорожденный сын. Что за ерунда, пытаюсь я обернуться к кровати и просыпаюсь. Темно, невозможно дышать, лицо закрыто какой-то тряпкой, сбрасываю её рукой и вздыхаю. Лучше бы этого не делал, вонь стоит ужасная, едва не закашлялся, пытаюсь дышать ртом. Где я? Пока глаза привыкают к глубокому полумраку, вспоминаю, что со мной случилось. Попытка шевельнуть головой отзывается сильнейшей болью, ощупываю правой рукой лицо, грудь, дохожу до левой руки. Что же я левой-то не могу шевелить? Малейшее движение в левой руке отзывается толчком боли в левой же ключице. В детстве я ломал ключицу, только правую, но воспоминаний достаточно, чтобы ясно понять, сейчас сломана левая ключица. Плохо, левой рукой ничего сделать не смогу. Осторожно напрягаю поясницу и ноги, слава богу, там
Ноги босые, прикрыты чьим-то тёплым телом, я боюсь пошевелиться, чувствуя, что со всех сторон окружён спящими людьми. Мы лежим в буквальном смысле вповалку, моя голова покоится чьих-то ногах, а левая рука прижата к полу тяжёлой задницей соседа слева. Ничего рассмотреть я так и не смог, судя по мирному храпу соседей, на улице ночь, придётся работать мозгами. Последнее яркое воспоминание – возвращение Палыча из рейда по башкирским степям. Он молодец, смог сохранить всех ребят, хоть раненых и простывших, но всех довёл обратно. Сам при этом словил стрелу в ногу, кость, к счастью, не задета. Помню, сидим, пьём чай с пирогами, слушаем рассказы Ивана о партизанских действиях, по «принуждению к миру». Он сам так выразился, рассказывая, как «примучивал» башкир, добираясь до моих доносчиков. Потом долго вспоминал свою службу у Пугачёва, что-то очень интересное, не могу вспомнить, рассказывал Палыч, уже нам двоим, мне и Вовке. Ладно, вспомню потом.
Следующее яркое воспоминание, рано утром я отправился в Воткинск, верхом, налегке. Зачем же я туда собрался, снова ударила тупая волна боли в затылок при попытке вспомнить. Черт с ним, поехал и поехал, что же так голова болит, не вспомнить ничего с этой болью. Постараюсь вспоминать то, что легче, например, Воткинск. Доехал я туда или нет, спрашиваю сам себя, ожидая новой волны боли, голова молчит. Значит, доехал. Что же там случилось? Волны боли с новой силой погребают меня, едва удерживаюсь от стона, чтобы провалиться в спасительное беспамятство. Остаток ночи один кошмарный сон сменяется другим, какие-то перекошенные лица, крики, отрубленная голова Фрола Аггеича, нашего городового. Незнакомые бородачи в полушубках, радостное лицо Акима, улыбающегося мне в глаза. Даже во сне вспоминаю удивлённо, я же его продал в Сарапуле, как он оказался в Воткинске? Не успеваю додумать, яркий свет бьёт в глаза, облегчённо просыпаюсь.
– Вставайте, господа покойнички! – этот крик не добавляет оптимизма. Рассматриваю сквозь пар на фоне открытой двери троих казаков в тулупах. Со стоном пытаюсь встать, едва не упал, толкаю соседа. Ба, это же поручик Жданов, избитое лицо с заплывшими глазами трудно узнать. Слева от меня поднимается батюшка, с кровоподтёками на лице, рядом с ним доктор. Он-то здесь при чём? Никто из нас не пытается говорить, даже в глаза друг другу избегаем смотреть, стыдно и за себя, и за жителей Воткинска, за их предательство. Словно, мы в этом виноваты. Наверняка, каждый из моих товарищей по несчастью вспомнил все свои грехи, все готовы к смерти, стараются держаться спокойно. Нас семерых выталкивают из баньки, все мы босые, избитые, узнаю ещё троих собратьев по несчастью – старших мастеров Воткинского завода. Управляющего с нами нет, дай бог, успел сбежать. Я уже понял, что попал в плен пугачевским помощникам, судя по их радостным лицам, сейчас нас будут казнить. Или, как там, у Пушкина, непременно перед этим скорый суд? Да, хотелось бы побывать на суде, посмотреть напоследок, и вспомнить всё же, как я в плен попал. Почему-то эта мысль меня тревожит больше всего.
Нас ведут на базарную площадь перед заводом. Непривычные к ходьбе босиком, доктор и поручик вздрагивают, наступая на свежевыпавший снег. Я, наоборот, наслаждаюсь приятной прохладой и мягкой пушистостью, вспоминая, как десять лет назад впервые пытался ходить по снегу босиком. Была такая мода в провинции, после увлечения обливанием, по методу Порфирия Иванова. От обливаний меня здравый смысл удержал, а босиком я лет семь ходил, до самого попадания в восемнадцатый век. Ноги не успели забыть годы тренировок и легко привыкают к холоду, благо мороза нынче нет, не больше пяти градусов ниже нуля. Однако, пока добрались до площади, руки и полураздетые тела наши успели замёрзнуть. Стоящие рядом пленники заметно дрожат от холода и волнения, меня тоже начинает потряхивать, замёрз. Вот и наши судьи.