Россия и мусульманский мир № 9 / 2013
Шрифт:
Не выдержала испытания общественной практикой идеология мультикультурализма, направленная на формирование «особого вида толерантности», в связи с притоком жителей мировой периферии в крупные европейские города. При этом «обратная глобализация» (именно так определяют это явление) стала следствием «подавления культурной уникальности через экономическую модернизацию», активно насаждаемую Западом начиная с 60-х годов в странах третьего мира.
Безусловно, рекомендации использовать накопленный в Европе процессуальный опыт и технологии адаптации эмигрантов при реализации программ интеграции в российский социум приезжающих на работу в Россию представителей ближнего зарубежья могут быть реализованы только в плане заимствования технических наработок организации комплементарных условий для гастарбайтеров, но только не по существу, разделившемуся по смысловым ориентирам:
Принципы рационализма, положенные в основу российской политики в отношении бывших союзных республик, не принесли релевантного интеграционного эффекта. Мало того, по мере утверждения на постсоветском пространстве западных культурных ценностей постепенно убывает социальная основа центростремительных тенденций. Чтобы проиллюстрировать это утверждение, надо обратиться к данным, характеризующим динамику деструктивного отношения населения Казахстана и Белоруссии к интеграции с Россией в региональные структуры, что характеризуется замерами общественного мнения, опубликованными главным научным сотрудником Казахстанского института стратегических исследований М. Лаумулиным и белорусским журналистом Ю. Дракохрустом. Мнение населения Казахстана относительно Таможенного союза (Белоруссии, Казахстана и России) разделилось: 52% опрошенных поддерживают этот интеграционный проект, 48% высказались «против» или не определились в своем отношении. В апреле-мае 2012 г. Институт стран СНГ (г. Москва) провел дополнительный опрос казахстанских респондентов, когда выявлялась принадлежность к социальным категориям тех, кто отрицательно относится к объединению в интеграционные структуры. Результаты дополнительного опроса показали, что 78,7% считающих нецелесообразной постсоветскую интеграцию являются представителями крупного и среднего бизнеса, менеджерами финансовых учреждений, работниками силовых структур и правоохранительных организаций и государственными служащими.
В случае с Белоруссией картина выглядит совершенно иначе. Социальный спектр отрицательно ответивших на вопрос: «Если бы сегодня проходил референдум об объединении Белоруссии и России, как бы Вы проголосовали?» – репрезентативно отражает все категории населения. Однако мотивом негативного отношения к интеграции является боязнь либерализации уклада жизни по российскому образцу. Удельный вес тех, кто положительно высказался за объединение с Россией, с 2003 по 2011 г. сократился с 58 до 32%. При выборочном опросе белорусских граждан, отрицательно оценивающих перспективу объединения с Россией, 64,2% указали в качестве главной причины своего выбора боязнь утраты социальных гарантий, обеспечиваемых гражданам Белоруссии.
Таким образом, результаты дополнительных исследований, предпринятых Институтом стран СНГ, хотя и в противоположных контекстах, показали, что «либеральные ценности» 2 , активно внедряемые в социально-экономический строй новых независимых государств, работают в направлении, противоположном региональному интеграционному вектору.
С прагматической точки зрения такое положение дел вполне объяснимо. Если руководствоваться исключительно соображениями выгоды, то ориентация на западные центры мировой силы выглядит значительно более привлекательной, чем объединение с Россией, которая пока не обрела устойчивой тенденции экономического роста. Однако в основе евразийской интеграции лежит нечто большее, чем голый прагматизм, – культурно-цивилизационная общность, формировавшаяся веками в интеграции многоэтнических традиций, генерировавших некую идентичность, постичь которую рациональным сознанием невозможно.
2
Мы намеренно взяли этот термин в кавычки, чтобы указать на разницу в представлении между подлинными либеральными и современными либеральными ценностями.
Интересно в этой связи высказывание М. Лаумулина: «После падения железного занавеса и контактов с дальним зарубежьем казахстанцы убедились, что не похожи на соседей из исламского мира, несмотря на некий мусульманский ренессанс в республике. В Советском Союзе жители Средней Азии считались “азиатами”, но после более тесного знакомства с китайцами и другими дальневосточными народами стало очевидно, что и на настоящих азиатов они не очень похожи. Гораздо больше общего у них с другими гражданами стран СНГ, здесь и пригодилось понятие “евразийцы”».
В
Не «либеральные ценности» и не попытка навсегда искоренить возможность возникновения войны в этой части света являются главным основанием европейской интеграции (эти факторы перфектны), а культурно-цивилизационная общность, фундируемая исторической традицией Старого Света.
Исторически сложилось так, что Россия не только как государство, но прежде всего как культурный, цивилизационный архетип, формировалась, вбирая в свой растущий организм традиции и социетальные ценности многих народов. Даже тогда, когда народы приграничных территорий не испытывали интегративных позывов со стороны Великой империи, они активно включались в культурный обмен с российским социумом. Укоренившийся модус культурного взаимодействия стал определяющим качеством внутреннего российского миропорядка, каждая культурная составляющая которого представляла собой самоценность, функционируя как неотъемлемая часть целого. В этом смысле трудно представить, даже в условиях государственной независимости, культурную автаркию россиян, казахов, украинцев, киргизов.
Обычно, когда говорится об общности судеб и социальных перспектив, принято апеллировать к славянскому единству. Однако нити генетической «самости» россиян с народами Кавказа и Азии нисколько не менее судьбоносны с точки зрения культурно-цивилизационного значения. Сохранение и развитие рожденного на протяжении столетий многоликого «Русского мира» представляется проблемой не менее, а может быть, более важной, чем экономическая и политическая интеграция постсоветского пространства. Утрата этого «эксклюзивного продукта» означала бы прежде всего рецессию национальных культурных оснований, а для России, сохраняющей многоэтническую и многоконфессиональную матрицу, – утрату возможности полноценной консолидации российской идентичности и реинтеграции (как носителя культурного генотипа) в полноценный центр развития регионального сообщества.
На протяжении веков Россия, аккумулируя культурный потенциал народов, объединяемых в одном цивилизационном пространстве, выполняла роль генератора собственной творческой активности, являясь, говоря словами Р. Коллинза, «зоной престижа», которая «есть источник излучения, распространяющегося за ее пределы и с большей или меньшей силой притягивающего к ней людей, находящихся на различных расстояниях от нее. Эти расстояния… суть нечто большее, чем расстояния в физическом пространстве; они являются сетями разного рода, …в которых по особым каналам, способным проникать в чужие цивилизационные зоны, распространяются престижность и притягательность данной цивилизации».
Выполняя на протяжении длительного исторического периода функцию «зоны престижа», Россия не могла не стать центром интеллектуальной рефлексии культурно-цивилизационной идентичности, сформировавшейся в результате активного культурного обмена народов, входящих в ее пространство.
Первым, кто обратился к проблеме российской идентичности в модернизационном контексте, стал П.Я. Чаадаев. Творчество этого мыслителя и сегодня оценивается неоднозначно. «Почвенники» критикуют его за негативное отношение к российской «самости» и европеизм. Для нас важно подчеркнуть рациональное зерно, которое, безусловно, присутствует в рассуждениях П.Я. Чаадаева о том, что российская цивилизация консолидировалась как феномен, не повторяющий в своем содержании ни классическую парадигму Востока, ни европейскую цивилизационную матрицу. Отмечая эту сторону взглядов П.Я. Чаадаева на российскую идентичность, можно с полным основанием говорить о том, что они способствовали более поздней артикуляции евразийской теории. «Одна из наиболее печальных черт нашей цивилизации, – отмечал он, – заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас. Это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиции ни того ни другого». Кризис российской идентичности, о которой говорил П.Я. Чаадаев в XIX в., ссылаясь на неевропейский путь развития России, обернулся в настоящий момент историческим шансом.