Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II
Шрифт:
Не получилось. В 1623 году беспокойного князя вновь отправляют на перевоспитание в ссылку, в Кирилло-Белозерский монастырь, под строжайший надзор. Ему запрещено выходить из монастыря, и никто не может его посещать. По требованию патриарха Хворостинин обязан строго соблюдать распорядок монастырской жизни и церковных служб. Очень скоро опять приходит искреннее раскаяние, официальное прощение и милостивое разрешение вернуться в Москву. А в Москве снова сомнения. И так далее. В конце концов непутевый и вечно мятущийся князь Хворостинин принимает монашество под именем Иосифа.
Вся его жизнь и написанные им книги полны внутреннего противоречия, удивительной смеси самоуверенности и растерянности. В отличие от благополучного Ивана
Если Грамотин и Хворостинин решали свои личные задачи – первый материальные, а второй духовные, – то следующий персонаж галереи, один из ближайших друзей царя Алексея Михайловича Федор Ртищев, прославился как раз обратным: вся его деятельность была направлена не на устройство собственной судьбы, а на помощь другим.
Почти все время царствования Алексея Михайловича Ртищев находился при государе, формально состоя при царе постельничим, а позже воспитателем старшего царевича. Однако в реальности он был советником государя, причем «на общественных началах», поскольку от боярского звания категорически отказался. Разумеется, и он иногда исполнял различные государевы поручения: бывало – воевал, бывало – выполнял дипломатическую миссию, однако прославился не этим, а тем, что делал как раз не по приказу, а по личной инициативе. Потому что эти сугубо частные поступки во многом изменили жизнь тогдашнего государства.
Именно с Ртищевым связано появление в России благотворительности. На личные средства и средства друзей он организовал в Москве и в глубинке ряд больниц и приютов. Создал даже первый вытрезвитель: мораль никому не читал, просто подбирал на улице пьяных и увозил к себе до протрезвления. Уже позже по примеру Ртищева благотворительностью занялась и власть. Сначала озаботились нищими и убогими в Москве. Здоровых определили на работы, а беспомощных поместили на казенное содержание в двух специально устроенных для того богадельнях. Наконец, на церковном соборе, созванном в 1681 году, власть предложила РПЦ устроить такие же приюты и богадельни по всем городам. Так частные поступки Федора Ртищева легли в основание целой системы церковных благотворительных учреждений в России. Благодаря ему тысячи русских людей смогли выжить, получив хлеб и кров.
В 1671 году, прослышав о голоде в Вологде, Ртищев отправил туда обоз с хлебом, а потом и деньги, продав часть своего имущества. Известна история и о том, как он подарил Арзамасу свои земли, в которых город очень нуждался, хотя, по свидетельству современников, мог бы выручить за эти земли немалые деньги. Ртищев, однако, когда ему не хватало средств на благотворительность, просто предпочитал продавать свою одежду и утварь. Впрочем, по дружбе, любя и уважая Ртищева, ему нередко помогали и царь с царицей. И отчета о расходах никогда не требовали – знали, что на себя он не потратит ни одной копейки. Риторический, конечно, вопрос, но все же: где бы российской власти взять таких людей сегодня?
Ртищев выкупал русских пленных и даже, предвосхищая появление Красного Креста, оказывал помощь вражеским воинам, вынося с поля боя не только своих, но и чужих раненых, а затем поддерживал иностранных пленных, оказавшихся в России. Не случайно о его доброте ходили легенды, а сразу же после смерти появилась его биография в форме жития, где Ртищеву придан ореол святости.
Понимаю, что современному человеку представить себе
Это был один из тех редких и немного странных людей, у которых совсем нет самолюбия. Наперекор природным инстинктам и исконным привычкам людей Ртищев в заповеди Христа любить ближнего, как самого себя, исполнял только первую часть: он и самого себя не любил ради ближнего – совершенно евангельский человек, правая щека которого просто, без хвастовства и расчета, подставлялась ударившему по левой, как будто это было требованием физического закона, а не подвигом смирения. Ртищев не понимал обиды и мести, как иные не знают вкуса в вине и не понимают, как это можно пить такую неприятную вещь. Некто Иван Озеров, некогда облагодетельствованный Ртищевым, потом стал его врагом. Ртищев… пытался утолить его вражду упорным смирением и доброжелательством; он приходил к его жилищу, тихо стучался в дверь, получал отказ и опять приходил. Выведенный из терпения такой настойчивой и досадной кротостью, хозяин впускал его к себе, бранился и кричал на него. Не отвечая на брань, Ртищев молча уходил от него и опять приходил с приветом, как будто ничего не бывало. Так продолжалось до смерти упрямого недруга, которого Ртищев и похоронил, как хоронят добрых друзей. Из всего нравственного запаса, почерпнутого древней Русью из христианства, Ртищев воспитал в себе наиболее трудную и наиболее сродную древнерусскому человеку доблесть – смиренномудрие.
Впрочем, занимался Ртищев, конечно же, далеко не только благотворительностью. В 1649 году под Москвой, как сообщает дореволюционный словарь Брокгауза и Ефрона, «пользуясь покровительством царя и патриарха Иосифа, на месте своего первоначального поселения он построил Спасо-Преображенский монастырь», куда вызвал из Киево-Печерского и ряда других малороссийских монастырей 30 ученых монахов. Они-то и переводили иностранные книги на русский язык и обучали желающих греческой, латинской и славянской грамматике, риторике и философии.
Сам Федор Ртищев стал студентом этой школы и проводил там целые ночи в беседах с учеными. Немалое число молодых московских служилых людей, то есть чиновников, прошло обучение в этом частном монастырском учебном центре.
Позже, снова цитирую словарь, «училище было переведено в Заиконоспасский монастырь и послужило зерном Славяно-греко-латинской академии». А это, между прочим, первое высшее учебное заведение в России. Так что и здесь надо сказать спасибо Ртищеву. Тем более что как раз за эту инициативу ему перепало немало критических стрел. Некто Голосов, ярый сторонник старой веры и обычаев, в своем доносе пишет: «Учится у киевлян Федор Ртищев грамоте, а в той грамоте и еретичество есть. Кто по-латыни научится, тот с правого пути совратится».
Кстати, классика того времени. Латинобоязнь в этот период достигла апогея. Латынь для консерваторов стала символом свободной, а значит, опасной науки, плодившей ненужные сомнения. Спор о грамматике, и тот становился тогда спором о вере. Говорили о лексике, а подразумевали различные враждебные друг другу культуры. Греческий язык, наоборот, считался «священной философией».
Впрочем, и здесь Ртищева спасал характер. Только он умудрялся (что в те времена жесточайшей конфронтации было почти невозможно) утихомиривать врагов, склоняя их к умеренности и убеждая, что реальные интересы России и русского народа выше идейных разногласий крайних западников и крайних патриотов. Нужно представлять себе этих сильных, заносчивых и неуступчивых людей, вроде боярина Морозова, протопопа Аввакума и патриарха Никона, чтобы понять, какое удивительное влияние имел на них такой неконфликтный человек, как Федор Ртищев. Ключевский пишет: