Россия и Запад
Шрифт:
Главное место в статье отведено, однако, Борису Пастернаку. По ней видно, до какой степени рецензент ощущал внутреннее родство с поэтом [1240] . Пастернак, по его словам,
в первую очередь и больше всего — поэт, и искусство его почти не делает уступок общественному вкусу. После великолепных выступлений раннего периода он сравнительно мало обращался к лирике. Большая верность искусству привела его в периоды возобновления творчества к работе над переводами во имя совершенствования собственного мастерства <…> Он, бесспорно, один из самых великих когда-либо живших переводчиков, даже в России — на родине замечательных стихотворных переводов. Его версия «Anthony and Cleopatra» доказывает, что гениальный поэт может достичь невозможного и перенести поэзию с одного языка на другой без утраты сколь-нибудь существенных ее свойств. <…>
1240
В некрологе о Баура Коннолли утверждал: «Морис обладал даром слова, энергией, высоким романтическим воображением и мог бы стать большим поэтом, достойным сравнения с Йитсом и Харди…» — Connolly С. The Evening Colonnade. P. 40.
Далее Баура переходил к новой поэтической книжке Пастернака:
Переводы — лишь одна сторона пастернаковского творчества. Он — один из самых своеобразных и сильных поэтов в Европе, и каждая новая его работа — большое событие. «Земной простор» — всего лишь маленький томик, причем частично он был представлен в 1940 г. сейчас уже полностью раскупленной книжкой «На ранних поездах». Но он включает прекраснейшие стихотворения,
В связи с общей «эскейпистской» позицией журнала «Horizon» существенны замечания Баура о пастернаковских стихах о войне:
В иных, нежели нынешние, обстоятельствах Пастернак, по-видимому, желал бы оставаться поэтом природы, как Вордсворт, черпая темы и вдохновение из непосредственного контакта с нею и глядя на нее так, чтобы ничто в ней от его взгляда не ускользнуло.
Эту независимость и отрешенность нарушила война, и вторую половину «Земного простора» составляют тринадцать вызванных ею стихотворений. Но они сильно отличаются от стандартных русских стихотворений о войне. Это произошло, в частности, потому, что в то время как поэты вроде Симонова и Коваленкова — люди молодые, Пастернак по возрасту оставался в тылу и погрузился в свои собственные размышления о том, что война значит для тех, кто непосредственного участия в ней не принимает. <…> Они являются глубоко личными высказываниями и показывают, как отразилась война на нем самом. В них есть моменты трогательного пафоса, когда он описывает заброшенный сад и опустевший парк, пекущиеся о которых люди вынуждены заняться более срочной работой. В них есть и моменты благородного ликования, когда Пастернак превозносит героев Ленинграда и Сталинграда, предсказывая им почетное место в истории человеческого духа. Но за этими современными темами можно различить его прежнее динамическое восприятие жизни, его веру в миссию России и в приход новой, бурлящей жизни. Книга не случайно завершается возвышенными строками, в которых он, с приходом весны, прозревает оживление полумертвого мира и предсказывает будущее, полное красоты и любви. Поэзия Пастернака, очевидно, не несет прямой «общественной пользы», к которой стремится большинство его современников, но он по-настоящему могучий поэт России, сделавший больше всех для объяснения той веры в жизнь, природу и человечество, которая вдохновила его на поразительные художественные достижения.
Баура испытывал столь горячее воодушевление, что, в дополнение к первому своему опыту, включенному в «Book of Russian Verse», тогда же перевел еще четыре ранних стихотворения Пастернака: «В лесу», «Так начинают. Года в два…», «Нас мало. Нас, может быть, трое…» и третью «вариацию» из пушкинского цикла «Тем и вариаций» — поместив их в очередном номере журнала Коннолли [1241] . Это те же стихотворения, которые в своей статье выделил и перевел Коэн. Но, в отличие от него, переводы Баура были стихотворными и ставили целью воспроизвести как можно полнее ритмику и рифмовку, равно как и семантические нюансы оригинального текста [1242] .
1241
Pasternak В. Poems // Horizon. Vol. XII. 1945. September. № 69. P. 153–155.
1242
Ср. комплиментарный отзыв о Баура-переводчике в составленном Дж. М. Коэном историческом обзоре английской традиции переводов: Cohen J. M. English Translators and Translations. Published for The British Council and the National Book League by Longmans, Green `a Co. London, 1962. P. 40.
Примечательна быстрота, с какой «Земной простор» (вышедший в январе или начале февраля 1945 года) [1243] был отрецензирован в лондонском журнале — в сентябре 1945-го [1244] . Каким образом узнал Баура о выходе книги? Возможно — от Исайи Берлина. Услышав о ней от своего шефа на дипломатическом посту, британского посла в Вашингтоне Джока Бальфура, — утонченного поклонника и знатока европейской (русской, немецкой, французской) поэзии, недавно покинувшего по службе Москву (где он встречался и с Борисом Пастернаком), — И. М. Берлин поспешил в письме от 7 июня известить Баура о «Земном просторе» как главной литературной сенсации [1245] . В том же письме Берлин сообщил Баура о своей предстоявшей осенью командировке в Москву и завел разговор о планах установления контактов в литературном мире Советской России. К этому времени у него сложилось такое же твердое убеждение в том, что Борис Пастернак — лучший русский поэт, какое было у Баура. Встреча с Пастернаком стала одной из самых первых и главных целей его поездки, особенно потому, что надежды получить разрешение на посещение Ленинграда и встретиться там с Анной Ахматовой — не было [1246] . Следует отметить, что в период 1944–1946 годов Ахматова и Пастернак казались как наблюдателям на Западе, так и почитателям в Советском Союзе фигурами соизмеримыми по своему значению и характеру, выделяющимися на фоне остальной советской литературы [1247] .
1243
Ср.: Гладков А. Встречи с Пастернаком. // Не так давно. Пять лет с Мейерхольдом. Встречи с Пастернаком. Другие воспоминания. М.: Вагриус, 2006. С. 420.
1244
В это время в Москве редакция «Литературной газеты», уже отвергнув написанную для нее рецензию К. Л. Зелинского и получив новую — С. Н. Дурылина, никак не могла решить, каким должен быть отклик на новую пастернаковскую книгу. См. письмо Пастернака Дурылину от 10 сентября 1945 г.: Пастернак Б. ПСС с приложениями: В 11 т. Т. IX. Письма. 1935–1953. М.: Oiobo/SIovo, 2005. С. 410–411. Далее ссылки на это издание даны в сокращении.
1245
См.: Berlin I. Flourishing. Letters 1928–1946 / Ed. by H. Hardy. London: Chatto a Windus, 2004. P. 572.
1246
Как, по-видимому, уведомил его Бальфур, в глазах советских инстанций она была «пережитком прошлого, пусть и не обязательно фашистским монстром». — Письмо И. Берлина к С. М. Баура от 7 июня 1945 г. См.: Berlin I. Flourishing. P. 574.
1247
Ср. воспоминания о вечере ленинградских и московских поэтов 3 апреля 1946 г. в Колонном зале Дома Союзов в Москве, на котором выступили и Ахматова, и Пастернак: Иванов Вяч. Вс. Перевернутое небо. Записи о Пастернаке // Звезда. 2009. № 9. С. 145. Оба они (рядом, но отдельно от других имен) упомянуты в интервью И. Эренбурга, опубликованном во время визита писателя в Париж: Е.Х. <Хохлов Е.> У Ильи Эренбурга // Русские Новости. (Париж). 1946. 2 августа. С. 5.
Когда 8 сентября Исайя Берлин прибыл в Москву, в отношениях между государствами — участниками антигитлеровской коалиции сохранялся, несмотря на обнаруживавшиеся острые противоречия, «дух детанта». Проявлением этого духа явился сам факт поездки Берлина, посланного британским правительством с целью изучения перспектив расширения культурных контактов между двумя странами. Круг сведений о советской литературе у И. Берлина, который покинул Россию в 1920 году и во время учебы в Англии отдалился от русской среды и культуры, был довольно ограниченным. Однако в течение четырех месяцев пребывания в СССР он сумел создать картину, поражающую сегодня меткостью наблюдений, компетентностью суждений, точностью описания различных периодов советской общественной и культурной жизни. По известным ныне документам — мемуарам И. Берлина о встречах с русскими писателями
1248
Ср. замечание в меморандуме: «Считается, что писатели должны находиться под особым наблюдением, так как имеют дело с опасной областью идей, и поэтому их надо ограждать от индивидуальных контактов с иностранцами более тщательно, чем других, не столь интеллектуальных профессионалов, таких как актеры, танцоры и музыканты, которых считают менее восприимчивыми к идеям и более защищенными от разлагающего влияния заграницы. Это разделение, намеченное службами безопасности, кажется правильным, так что только в разговорах с писателями и их друзьями иностранные гости (например, автор данной записки) могли встретить настоящее понимание работы советской системы в сфере частной и художественной жизни, отличающееся от поверхностного впечатления. Другие деятели искусства автоматически избегали касаться этой темы, самое обсуждение которой было опасным». — Берлин И. Литература и искусство в РСФСР // Анна Ахматова: pro et contra Антология. Т. 2. СПб.: Издательство Русской Христианской гуманитарной академии, 2005. С. 32. Как явствует из доступных ныне документов, отнюдь не со всеми писателями Берлину удалось вести такие откровенные разговоры, а лишь с двумя — с Пастернаком и Ахматовой, бывая у них дома.
Еще до того как Баура смог получить от И. М. Берлина подробный рассказ о своих впечатлениях от встреч в России, он, отвечая на приглашение Шведской академии выставить кандидатов на Нобелевскую премию по литературе, 9 января 1946 года послал письмо, выдвигавшее Б. Пастернака [1249] . В нем Баура не упоминает ни только что вышедший в Лондоне сборник прозы Пастернака (первой такой большой книги поэта, доступной на языке Запада), ни поэмы, ни «Второе рождение». Из всего пастернаковского творчества он выделяет «Сестру мою жизнь» с «Темами и вариациями», представляющими ранний период, и сборник 1943 года «На ранних поездах», характеризующий новый этап поэтической биографии Пастернака, видя в обеих этих вершинах квинтэссенцию «чистой лирики».
1249
Письмо это опубликовано в ст.: Davidson Р. С. М. Bowra’s «Overestimation» of Pasternak and the Genesis of Doctor Zhivago // The Life of Boris Pasternak’s Doctor Zhivago. P. 47–48.
Следует осознать экстравагантность предложения Баура в тогдашней международной литературной ситуации. Это первая официальная номинация советского автора на Нобелевскую премию по литературе [1250] . До тех пор все поступавшие в Нобелевский комитет русские номинации относились к писателям зарубежья, и даже Максим Горький, когда он впервые попал в нобелевские списки, находился в положении «эмигрантском» [1251] . Из всех советских авторов при этом Баура назвал поэта — поэта камерного, труднопереводимого и по этой причине практически на Западе неизвестного. На шведский язык до 1945 года было переведено только одно его стихотворение — «Сложа весла». Появилось оно в Финляндии, в небольшом сборнике «Поэты-евреи России» [1252] . В антологию 1945-го, подготовленную тем же переводчиком, вошли отрывки из поэмы «Девятьсот пятый год» и стихотворение «Сестра моя жизнь…» [1253] . Мало что мог номинатор предложить вниманию Нобелевского комитета даже по-английски: сборник переводов Коэна еще не вышел в серии, редактируемой Шиманским в издательстве «Lindsay Drummond Ltd.»; к тому же переводы эти большим искусством не отличались, и если о Баура Пастернак говорил с восторгом, то о Коэне его отзывов нет. Сам же Баура к тому времени опубликовал всего пять своих собственных переводов пастернаковских стихотворений. Какое бы восхищение он, сам опытный и искусный поэт-переводчик, ни испытывал к пастернаковским версиям шекспировских трагедий и как бы ни понимал всю силу поэтического мастерства, вложенного в этот труд, — было понятно, что этих заслуг недостаточно для положительного решения по новой кандидатуре в Нобелевском комитете. В письме Баура в Стокгольм ни словом поэтому не упомянута переводческая работа.
1250
Davidson P. C. M. Bowra’s «Overestimation» of Pasternak and the Genesis of Doctor Zhivago. P. 49.
1251
В 1933 г. С. Агрелль номинировал Горького в паре с Буниным (а также Бунина в паре с Мережковским и просто одного Бунина).
1252
Rysslands judiska skalder. "Overs. Rafael Lindqvist. Helsingfors: S"oderstr"om, 1935. См.: Akerstr"om H. Bibliografi "over rysk sk"onlitteratur "oversatt till svenska 2., omarbetade och ut"okade upplagan. Acta Bibliothecae Universitatis Gothoburgensis. Vol. XXVII. G"oteborg: G"oteborgs universitetsbibliotek, 2005. S. 399–400. Помимо Пастернака в сборнике представлены А. Фет, П. Вейнберг, Н. Виленкин (Минский), С. Фруг, С. Надсон, В. Богораз, С. Черный, А. Блок, И. Эренбург, О. Мандельштам, А. Мариенгоф и Д. Кнут.
1253
Under r"od himmel. Nya ryska dikter i urval. Tolkn. Rafael Lindqvist. Helsingfors: S"oderstr"om, 1945. При переиздании ее в Швеции (Stockholm: Bonniers, 1947) были добавлены «Памяти Демона», «Петербург», «Кремль в буран конца 1918 года», «Иней», «Не трогать. Свежевыкрашен…» и «Из суеверья». Akerstr"om Н. Op. cit. S. 409–506.
Стоит в этой связи напомнить, кто из поэтов перед тем удостоился Нобелевской премии. Вот их — сравнительно небольшой — список: Fr'ed'eric Mistral (1904), Paul Heyse (1910), Rabindranath Tagore (1913), представлявший бенгальскую и английскую словесность, датский поэт Karl Gjellerup (1917), William Butler Yeats (1923), шведский поэт Erik Axel Karlfeldt (1931), чилийская поэтесса Gabriela Mistral (1945) [1254] . Если Пастернака, с его сложной поэтикой, спроецировать на этот список, то станет ясно, до какой степени неожиданной должна была в 1945 году казаться его кандидатура [1255] .
1254
Бунина (1933) чествовали как прозаика, а не поэта.
1255
Напомним, что работа комитета на несколько военных лет (с 1940 г.) была приостановлена; возобновление ее в 1944 г. увенчалось присуждением премии датскому прозаику Йенсену (Johannes Vilhelm Jensen).
Притом что решающий вес для Баура имел критерий «чистой лирики», идея выдвижения Пастернака родилась с учетом благоприятно складывавшейся, как могло в тот момент казаться, международной политико-культурной обстановки. К концу 1945 года Советский Союз пользовался еще широкими симпатиями либерально-демократических кругов на Западе, приобретенными в годы войны. Более того, в общественном мнении Великобритании с первых военных лет высказывалось беспокойство по поводу возможного усиления роли США на европейском континенте и вредного воздействия американской «массовой культуры» на европейскую цивилизацию. Такая опасность выглядела серьезнее «советской» [1256] . Об аналогичных настроениях в среде русской интеллигенции свидетельствовал И. Берлин в своем отчете о беседах с ленинградскими писателями (ноябрь 1945):
1256
Об этом писал в своем отчете в декабре 1942 г. представитель Совинформбюро в Лондоне С. Н. Ростовский (Э. Генри). См.: Поздеева Л. В. Лондон — Москва. Британское общественное мнение и СССР. 1939–1945. С. 21–22.