Россия молодая (Книга 1)
Шрифт:
Всё новые и новые списки, книги, заметки выкладывал Андрей Яковлевич из кованого железного сундука, сопровождая каждую дельным и не длинным рассуждением. У Иевлева блестели глаза от жадности - все самому прочесть. Андрей Яковлевич рассуждал спокойно, многое знал наизусть. Сильвестр Петрович только дивился, как можно сию премудрость запомнить.
Попозже пришел дядюшка, спросил:
– Что, племянничек? Есть чему у нас поучиться? А ты все: немцы да немцы!
– Да я...
– Да я!
– передразнил Родион Кириллович.
– Знаю я вас! Недаром Крижанич писал, что-де всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их и превозносим до небес, а свое домашнее житье презираем.
Он сел на сундук, заговорил с тоскою в голосе:
– Пять десятков лет здесь, почитай что, и ничего более не видел, как сии богатства. Отец твой женился, детей нарожал, войны воевал, овдовел, еще женился, вотчину растряс на свои безумства, а я с костылем - копил, вот они, лалы мои, алмазы, изумруды, жемчуга, коим цены нету и не будет, вот оно, богатство великое...
На лбу старика вздулась жила, бледное лицо его порозовело; грозя костылем неведомому врагу, жаловался:
– Червь, пожары, сколько их на Москве было, ляхи, татары, свои бояре. Как иноземцу подарок дарить - сюда лезут, - будь они прокляты. Глупые, темные, дикие, - что им сии сокровища? Пергамент, об котором ночи не сплю, в подарок дарит негоцианту, иноземцу, а тому что? Тому десяток червонцев куда прибыльнее. Дьяки крадут, не на кого положиться. Ты бы сказал, дитятко, хоть Петру Алексеевичу, что ли? Вот на него надежда была - на Хилкова Андрея Яковлевича; думал, помру - он сбережет; так и здесь незадача, в чужие земли с посольством поедет. Кому ключ отдам? Под головою держу, как где на Москве пожар - душа замирает, бегу, словно очумелый.
Открыл дверь, крикнул:
– Сумку, Шишкин!
Дьяк принес посольскую сумку - кожаную, пахучую, с крепкими крюками и ременными завязками. Дядюшка долго рылся на столе и в сундуках, выбрал листы, завернул в сафьян, сафьян перевязал верченым белым шнуром, потом упаковал в сумку. Иевлев и Хилков недоумевая смотрели. Дядюшка сказал:
– Как бы ненароком положишь сии листы в горницу Петру Алексеевичу, ежели он на озеро прибудет. Пусть почитает. Кукушки на Кукуе свое, а мы наше доброе, дорогое...
Иевлев поклонился.
– Еще об чем говорили-то?
– спросил дядюшка и сам тотчас же вспомнил...
Лицо его сделалось хитрым и повеселело, он подмигнул Андрею Яковлевичу и велел ему запереть дверь. Сильвестр Петрович с удивлением глядел, как накрепко Хилков заложил дверь и крюком и на засов.
– Оно у нас припрятано, - говорил Родион Кириллович, - оно у нас крепко припрятано, мы прятать умеем...
Теперь улыбнулся и Андрей Яковлевич.
Загремел, защелкал, заскрипел хитрый замок; дядюшка открыл сундук, повернул еще один ключик в тайнике. Лязгнула невидимая глазу пружина, темная от времени доска сама съехала в сторону; книжки, переплетенные в желтую телячью кожу, корешками вверх плотно стояли в тайнике. Дядюшка погладил их бережно, прищелкнул языком, выдернул одну, раскрыл. То был Коперник, выданный типографщиком в городе Регенсбурге почти сто пятьдесят лет назад.
– Латынь, - с горечью сказал Иевлев.
– А ты ее возьмешь да и выучишь!
– прикрикнул дядюшка.
– Вот Андрюшка-то выучил, и я выучил, да и ты выучишь...
Он стал вынимать из тайника томики, обтирая каждый бережно ладонями, приговаривая:
– Кеплер, брат, тоже по-латыни, а без Кеплера какой ты мореплаватель. Они, племянничек, это не твои старички голландские, не твои немцы с Кукуя, без них как жить?
– А почему спрятаны-то?
– тихо спросил Иевлев.
– Для чего в тайнике?
– От попишек проклятых, от воронья черного, - ответил Родион Кириллович.
– Пасись и ты их, племянничек, пасись,
Дядюшка сделал круглые глаза, близко наклонился к Иевлеву, сказал таинственно, весело, молодым голосом:
– Не вокруг земли планеты ходят, а земля наша сама с другими планетами вкруг солнца бегает. А? Каково это попишке-то? Нож вострый! Все вверх тормашками в тартары летит. Покуда они там бороды друг другу рвут тригубить, али двугубить аллилую, копытцем креститься, али щепотью, мы здесь в тиши да в благодати, вишь, что познаем...
Он быстро, ловкими руками завернул два томика в чистую холстину, перевязал веревочкой, подал Сильвестру Петровичу:
– Тиммерман ваш не больно здорово, да все же латынь ведает. Может, что полезное отсюда и узнаете. Рассуждаю так: ныне без Коперника - ровно бы во тьме...
– Чужебесием не занеможем, дядюшка?
– не без хитрости в голосе спросил Иевлев, держа в руках Коперниковы книги.
Родион Кириллович отмахнулся, ответил торжественно:
– Сии мужи есть украшение роду человеческому. Счастливы поляки, что сыном своим имеют Коперника, а немцы, что от них произошел Кеплер. Так и запомни. Ну, с богом! Да с Андрюшей обнимись, авось еще сведет вас судьба...
Спрятав драгоценные книги, застегнув ремни кожаной сумки, Иевлев легко сел в седло. Дядюшка и Андрей Хилков помахали ему с крыльца. Соловый жеребчик взял с места наметом, и к вечеру Сильвестр Петрович был на озере. По пути к избе заметил: за прошедшие два дня мужики-колодники подняли пристань до самой меры, половина досок уже была пришита деревянными гвоздями...
Иевлев отдал коня денщику; широко шагая, безотчетно чему-то радуясь, распахнул дверь. Голландские старички пекли на загнетке, на угольях голландские сладкие оладушки, макали в патоку, запивали своим кофеем; у них все было отдельное, даже муку держали в своем ларе под ключом. Федор Матвеевич еще не вернулся. Воронин, морща лоб у стола, писал грифелем цифры - от скуки учился вычитанию. Тиммерман дремал в углу, охал во сне. Сильвестр Петрович подсел к нему, ласково разбудил, показал книги. Франц Федорович, зевая, подрагивая спросонок, полистал Коперниково творение, испугался, сказал, что книга сия вельми трудна, навряд ли и поймет он, что в ней. Но все же обещал подумать, может и разберется в премудрости...
– Чего на Москве-то слыхать?
– с печи, прокашливаясь, спросил Прянишников.
– Скоро ли нас отпустят, бедолаг разнесчастных? Ей-ей, пропадем тут на озере на этом окаянном, ни за что пропадем. Как усну, во сне все шишей вижу, а то будто меня батогами бьют. К добру ли?
– Мало, видать, тебя наяву били!
– сурово ответил Воронин.
Федька Прянишников спустил босые ноги; блаженно почесываясь, стал вспоминать, как жилось в вотчине, - хорошо на свете живется дворянскому сыну. Мужики, как завидят, не то что в землю поклонятся, а на колени падут и как на бога взирают. Еда - какая только занадобится душеньке твоей, девок - бери любую. А тут...
Прянишников махнул рукой, задумался над своей судьбиной.
– Чего, правда-то, на Москве нового?
– тихонько спросил Яким.
Сильвестр Петрович ответил, что нового-де ничего примечательного нет, однако ж худо то, что знаем мало, не любопытствуем ни к чему, живем как живется, для чего только небо коптим...
Яким удивился, пожал плечами.
Иевлев один вышел из хибары на воздух.
Тихо мерцали звезды не то в озере, не то в небе. Лес - черный и неподвижный - застыл над берегами. Возле воды прошли три мужика, понесли коробья с крупами и мукой - кормиться артелью.