Россия молодая. Книга 1
Шрифт:
– Шел бы ты, братец, домой, а то еще попадешься в шведские лапы и стащат с тебя твой щегольской кафтан. А милая подождет до завтра...
Якоб ответил смехом.
На ратуше часы били одиннадцать, когда чугунным молотом он постучал в низкую дубовую дверь русского посольства. Ему отворили не сразу: в двери заскрипело окошечко, чьи-то глаза подозрительно осмотрели Якоба.
– Кого надо?
– Господина Измайлова.
– Господин посол не принимает в эти часы.
– Меня зовут Якоб из Стокгольма. Передайте господину послу, что его спрашивает Якоб из Стокгольма...
Страж ушел ненадолго. Потом низкая
Русский посол Андрей Петрович Измайлов вышел к нему скорым шагом, положил маленькую крепкую руку на плечо, заговорил радостно:
– Жив? Я рад, очень рад! Не чаял живым увидеть... Покажись, каков? Молод еще, думал – ты старше. Действовал разумно – не как юноша, как муж умудренный... Говорил о тебе в Москве государю. Велено сказать тебе спасибо за службу...
– Я не для того! – смущенно сказал Якоб.
– Ведаю, что не для того, однако царское доброе слово поможет в дальнейшем определить направление жизни. Садись!
Якоб сел. Измайлов позвонил в серебряный колокольчик, велел слуге подать ужин, зажечь еще свечей. Теперь Якоб увидел, что Измайлов немолод – более сорока лет, лицо открытое, смуглое, быстрый взгляд, черные стрелками усы над полногубым ртом.
– Что Хилков?
Слуга накрывал стол, внес вино, блюда с едой. Якоб рассказывал. Измайлов внимательно слушал, в глазах его светилось доброе участие. Иногда он сердито кряхтел, иногда ругался. Когда Якоб кончил свою невеселую повесть о Хилкове, Измайлов вздохнул:
– Ах ты, горе какое. Ну как ему помочь? Ведь молод он, совсем молод, а ты вот говоришь: сед стал! Надобно думать, думать, авось, что и придумаем. Далее рассказывай! Впрочем, погоди, вот что скажу: великую службу сослужил ты отечеству своему...
Якоб краснел, но смотрел на посла прямо, хоть и боялся, что слезы выступят на глаза.
– Великую службу. Грамот твоих тарабарских я сам получил более десятка, ключ у тебя к ним добрый, тем ключом грамоты открывал, пересылал на Москву – государю, через Польшу и иными путями. Твои грамоты, что шли от тебя из Стокгольма, все своего места достигли через город Улеаборг. Умирали наши пленные, но свое дело делали. В крови многие грамоты, но доставлены непременно. Слава, великая слава павшим!
Посол помолчал, задумавшись.
– В оковах, страшными муками мучимые, не забывали присягу, крестного целования, верные добрые люди. Имена знаешь ли?
– Нет! – сказал Якоб. – Ни единого имени не ведаю, кроме того, кому палач отрубил голову в замке Грипсхольм.
– Щербатый, слышал. Пытали его?
– Пытали тяжко.
– Тебя знал он – кто ты есть?
– Знал хорошо. Он был первым из русских пленных, которого я увидел. Я о нем рассказал господину Хилкову, которому уже тогда носил обеды из трактира. Господин Хилков подал нам многие нужные мысли – как что делать для большей пользы, и денег не пожалел, хоть не слишком богат. Ему же обязан я тем, что многое из давнопрошедших времен истории россиян узнал...
– Ты ведал, что рискуешь жизнью? – перебил Измайлов.
– Понимал.
– А России никогда и не видел?
– Не видел, господин. Однако многое о ней узнал от Андрея Яковлевича
– Теперь идешь с эскадрой?
– С эскадрой. Взяли меня помощником адмиральского буфетчика. В Стокгольме на подозрении я, оставаться более не мог...
Слуга ловко сменил на столе скатерть, налил мед в кубки.
– Что это за напиток? – спросил Якоб.
– Не знаешь? – улыбнулся Измайлов. – Это мед. Доброе старое русское питье. Хорош?
– Хорош...
Глаза у Измайлова смотрели лукаво:
– Как вернешься в Россию, будь осторожен с сим напитком. Многим он развязывал языки, многие с непривычки слишком резво болтали о том, что не по душе в своем дому; оттого и худо приключилось...
Внезапно спросил:
– Что ж Щербатый рассказывал тебе о Руси?
Якоб взглянул на посла своим упрямым взглядом, помолчал, словно размышляя, потом ответил с разумной осторожностью:
– Везде по-своему хорошо и по-своему худо, господин, но не было для меня хуже жизни, нежели тут. Рассуждаю так: рожден человек на свет недаром, должно ему нечто свершить. Чувствую в душе своей стремление к делу, а какое же дело мое тут? Ужели всего и предначертано мне судьбою, что угождать трактирщику да подавать в погребке пиво и водку загулявшим матросам?
Измайлов слушал внимательно. Слуга убрал блюда с едою, подал кожаную сумку с табаком, вересковые и глиняные трубки. Посол, удобно откинувшись в креслах, раскуривая трубку, сказал:
– То справедливо, хоть и несколько туманно. Теперь будем толковать о деле, филозофию оставим для часов досуга. Расскажи мне с подробностями, что за адмирал у вас, каковы офицеры, много ли солдат для пешего бою, для абордажу, для пушек... Надобно немедля обо всем отписать, пошлю завтра же курьера в Либаву, оттуда к полякам, те доставят к нашим.
Якоб говорил все, что знал. Слушая, Измайлов кивал головой:
– Славно, славно! Остер у тебя глаз, умница, хорошо...
За закрытыми, занавешенными окнами процокали копыта лошадей, послышалось бряцание оружия, смех. Измайлов объяснил:
– Стража разъезжается – значит, шведы на корабли ушли. Весь город нынче поднялся, крепко не любят своих победителей, полвека с ними храбро бились, да, вишь, нынче – конфузия. Когда будешь на Руси – скажи: многие датчане ныне говорили в открытую – завязнуть бы проклятым шведам в Московии с их кораблями...
– Что же, всего одна эскадра шведская викторию не определит! – сказал Якоб.
– Пустое! Не определит, но вдохновит наших к последующему, – понимать надобно! По нынешний день шведа мы не бивали. Ежели эскадру близ Архангельска разгромят – будет шведам первая морская конфузия. И от кого? От россиян, которых почитают они лишь пехотинцами, да разве еще и конниками, но никак не моряками. А россияне – мореплаватели природные, то мне и многим другим доподлинно известно. Архивариус здешний, почтеннейший человек, преизрядный филозоф и близкий мне приятель, недавно снял для меня копию с письма Фредерика, писанного датским королем в марте 1576 года, то есть более ста лет тому назад, некоему Людовику Мунку. Сей Мунк оповещал короля датского о том, что русский кормщик из Мальмуса знает дорогу в Гренландию и на Грумант... А вот что король пишет Мунку...