Россия молодая. Книга 2
Шрифт:
Погодя спросил:
– Воеводу оповестил о виктории?
– Сейчас к нему буду! – отозвался Егорша.
– Умно! Не для чего с ним ныне собачиться. Вреден, пес, многие пакости способен свершить, крепкую руку на самом верху имеет. Паситесь его, детушки, срамословца окаянного, сквернавца, доносителя...
Егорша с изумлением взглянул на Афанасия – что о князь-воеводе говорит. Тот, словно догадавшись о мыслях Егора, пояснил:
– Опасаюсь, детушка, доброты капитан-командора. Горяч он и добер невместно. Ныне с великой викторией на прошлое дурное махнет рукой, а сии змии, небось, не позабудут, зубами и поныне скрыпят.
– Да как берегтись-то? – недоуменно спросил Егорша.
– Потише будь, поклонись пониже, шея не сломается... Ну, иди, внучек, иди, детушка, утомился я, лягу. Иди с богом...
Он благословил Егоршу, лег. Егорша вышел. Келейник проводил его до калитки, прошептал скорбно:
– Совсем слабенек наш дедуня. Ох, господи!
У дома воеводы попрежнему прохаживались караульщики, назначенные Сильвестром Петровичем. Полусотский кинулся навстречу Егорше, тот, сидя в седле, коротко рассказал про одержанную над шведами победу. Солдаты сбились вокруг Егорши, жадно выспрашивали, он отвечал с подробностями, как села на мель флагманская «Корона», как в корму ее ударил фрегат, как вышли брандеры, как абордажем пленили яхту. Полусотский спросил:
– Может, и нам к Архангельску идти? Чего тут более делать? Воеводу, я чай, никто нынче не обидит, кончен швед.
– Все недужен князь? – спросил Егорша.
– Спился вовсе! – смеясь, ответил полусотский. – Давеча на крышу влез – кукарекал. Смотреть, и то срамота...
– Что ж, идите! – сказал Егорша. – И впрямь делать тут более нечего. Свита воеводская при нем: кто его тронет?
Он спешился, постучал хлыстом в ворота.
На крыльце боярского дома Егорша почти столкнулся с Мехоношиным. Тот отступил в сени. Егорша побледнел, крепче сжал в руке хлыст, раздельно сказал:
– Вот ты где, господин поручик.
– А где мне быть? – тоже побледнев, спросил Мехоношин.
– Будто не знаешь?
– Не знаю, научи! Позабыл что-то...
– Ужо, как вешать поведут – вспомнишь!
– Меня вешать?
Егорша, не отвечая, вошел в сени, властно отворил дверь. Навстречу, мягко ступая, кинулся дьяк Гусев, зашептал, дыша чесноком:
– Почивает еще князь-воевода! Немощен... Столь велики недуги...
– Буди! – приказал Егорша. – Недосуг мне.
– Никак не велено! – кланяясь повторял дьяк. – Строг, на руку скор...
– Ждать мне нельзя! – сказал Егорша. – Еду к Москве с донесением государю...
Дьяк испугался, побежал по скрипучим половицам – к воеводе. Егорша сел на лавку, задумался. Через покой широким шагом, словно не замечая Егоршу, прошел Мехоношин. Хлопнула одна дверь, потом другая. Сверху, с лестницы на Егоршу смотрели старые девки-княжны, осуждали, что-де не кланяется, не спрашивает про здоровье. Недоросль Бориска подошел поближе, заложил руки за спину, осведомился:
– Верно, будто викторию одержали?
– А тебе что? – грубо спросил Егорша.
– А мне то, что я воеводы сын! – выпятился недоросль.
– Таракан ты запечный, а не воеводы сын! – ответил Пустовойтов. – Постыдился
Старые девки зашептались, укоряли Егоршу, что-де не знает шевальерства, не обучен плезиру, небось, как прочие иевлевские, – портомоин сын. Егорша сидел, глядя в сторону, поколачивая хлыстом по ноге.
В доме все время слышалось движение, бегали слуги, носили воеводе моченую клюкву, рассол, тертый хрен, пиво – опохмелиться. Сверху иногда доносилось грозное рычание, уговаривающий голос Мехоношина. За спиною у Егорши скрипели двери, половицы, перемигивалась дворня. Казалось, что вся боярская челядь о чем-то сговаривается. Егорше надоело, он сказал старушке карлице:
– Ты, бабка, скачи быстрее, сколько мне ждать?
Карлица завизжала мужским голосом, перекувырнулась через голову, пропала в сумерках воеводского пыльного дома. Тотчас же пришел думный дворянин Ларионов, без поклона, сурово, словно арестанта, повел Егоршу по ступеням наверх в горницу. Воевода сидел отвалившись в креслах, лицо у него было серое, опухшее, глаза едва глядели, лоб повязан полотенцем с тертым хреном. Думный Ларионов сел на лавку, вперил в Егоршу острые глазки, стал качать ногою в мягком сафьяновом сапожке. За спиною воеводы покусывал губы поручик Мехоношин. Подалее перешептывались дьяки. Егорша поклонился Прозоровскому, передал, что было велено Сильвестром Петровичем. Воевода неверным голосом, плохо ворочая языком, спросил:
– Иевлев твой да Крыков – дружки?
– Как – дружки? – не понял Егор.
– Одного поля ягода?
Мехоношин все облизывался, все покусывал губы, слушал, пряча взгляд. Ларионов покачивал ногою, смотрел исподлобья, словно бы к чему-то готовясь.
– Рябов да Крыков дружки, – продолжал воевода, – то мне ведомо. Крыков с капитан-командором, небось, тоже прелестные листы читали, одним миром воры мазаны, одно скаредное, подлое дело затеяли...
Егорша, напрягшись, побелев, прервал воеводу:
– Сии поносные слова, князь-воевода, мне слушать непереносно. Я по делу на Москву послан и должен там быть без всякого промедления...
– Ты?
– Я, князь-воевода!
– А ты какого роду-звания?
Егор, насупившись, чувствуя беду, ответил, что роду он простого. Тогда тонким голосом, словно читая по книге, думный дворянин сказал, что негоже ему, смерду, мужицкому сыну ехать пред светлые государевы очи. Поедет к Москве иной человек, дворянского роду, а Егорше приказано от воеводы сидеть здесь, в Холмогорах. Егорша вспыхнул, закричал, что ему велено отбыть самим капитан-командором. Тогда вперед вышел Мехоношин, прищурился:
– Подай-ка письмо!
– Тебе?
– Мне!
– А ты кто таков здесь есть?
– Таков, что тебе мой приказ – в закон!
Воевода что-то замычал, тоже протянул руку за письмом... Егорша, плохо соображая, трясясь от бешенства, выбежал во двор – к коновязи.
Вороного его жеребца здесь не было.
Какие-то слуги в однорядках, жирные, здоровые, косматые, играли возле коновязи в зернь. Ругаясь, Егорша спросил, где его жеребец, куда воры свели коня, для чего делают не по-хорошему? Слуги, пересмеиваясь, не отвечали. Тогда он схватил самого здорового за ворот, тряхнул, поставил перед собою, но тотчас же сзади его ударили под колени, и он упал навзничь – в гущу челяди. Несколько слуг навалилось ему на грудь, другие на ноги. Он потерял сознание.