Россия на историческом повороте: Мемуары

Керенский Александр Федорович

Проснулись мы, когда уже рассвело и поезд приближался к Москве. Верхняя полка была пуста. Это весьма и весьма обеспокоило нас, хотя, быть может, подозрения наши и были напрасны. Но на всякий случай мы с Фабрикантом решили спрыгнуть с поезда, когда он замедлит ход при подъезде к городу, а наш третий спутник продолжит путь вместе с нашим багажом. Довольно много времени мы потратили на то, чтобы добраться от окраин до центра Москвы. После заброшенного Петрограда улицы Москвы казались особенно оживленными и многолюдными. Трудно было поверить, что за нами нет слежки. И если наши подозрения справедливы и наш случайный попутчик уже донес на нас, то в это самое время на вокзале нас должны поджидать чекисты.

Мы бродили по улицам с самым непринужденным видом, стремясь не привлекать к себе внимания. Один раз мы даже замешались в группу прохожих, читавших крайне интересное объявление о выходе в свет первого номера новой политической газеты «Возрождение», «которая появится 1 июня». Среди издателей и сотрудников газеты было немало знакомых имен. Большинство из

них принадлежало к так называемому правому крылу партии эсеров. В объявлении сообщалось также, что в «Возрождении» «будут опубликованы мемуары А. Ф. Керенского». Весть о том, что моя рукопись получена своевременно и будет напечатана, облегчила мою душу.

Не знаю отчего, быть может, потому, что свои краткие прогулки в Петрограде я совершал лишь по ночам, а тут иду по улице прекрасным весенним утром, а быть может, из-за бодрящего московского воздуха, но в то чудесное утро чувство постоянной тревоги внезапно покинуло меня. Напряжение ушло, я был полон надежд. Мы добрались наконец до места назначения, квартиры Е. А. Нелидовой, где-то в районе Арбата, у Смоленского рынка. Хотя до этого мы с ней никогда не встречались, Нелидова встретила нас как старых друзей.

После завтрака Нелидова и Фабрикант разработали для меня распорядок дня, определили «приемные часы» и проявили готовность установить все необходимые связи. И хотя дело, которым нам предстояло заняться, было очень и очень серьезным, разговор шел в самой непринужденной манере, будто обсуждали мы детали светской жизни.

Я не удержался и спросил Нелидову, не боится ли она рисковать. Ее ответ в какой-то мере объяснил мне и те изменения, которые произошли в моем настроении. Видимо, жизнь в Москве вышла из рутинных берегов. Завершив переезд в Кремль, Советское правительство все еще находилось в стадии реорганизации. Пользующаяся дурной славой Лубянская тюрьма не стала пока составной частью системы и делами ее занимались отнюдь не профессионалы. И хотя аресты, обыски и расстрелы стали повседневным явлением, все это было плохо организовано и носило случайный характер.

Свою лепту в усиление неразберихи в Москве вносили немцы. Чека Дзержинского работало в тесном сотрудничестве с соответствующей германской службой, и действия их постоянно координировались. Ленин воцарился в Кремле, а германский посол барон фон Мирбах занял особняк в Денежном переулке, который круглые сутки охранялся немецкими солдатами. Средний обыватель был в полной уверенности, что именно Мирбах контролирует пролетарский режим. Любые жалобы на действия Кремля адресовались только ему, и даже монархисты всех мастей искали защиты у Мирбаха. Берлин придерживался мудрой линии поведения: оказывая кремлевским руководителям финансовую помощь, он одновременно обхаживал самых крайних монархистов на случай, если большевики потеряют их «доверие». Монархисты также всячески поощрялись в Киеве, где по воле германского кайзера стал гетманом независимой Украины бывший генерал Скоропадский. При каждом удобном случае Скоропадский, находившийся под эгидой Верховного комиссара Германии, демонстрировал свои высочайшие симпатии к монархии.

Свой вклад в создавшийся хаос вносили и центральные комитеты наиболее влиятельных антибольшевистских и антигерманских социалистических, либеральных и консервативных партий, которые занимались своей деятельностью под самым носом кремлевских правителей.

Лидеры всех этих организаций регулярно встречались с различными представителями союзников России, и дипломатический ранг этих представителей зависел от того, насколько ценилась «союзниками» та или иная организация. Конечно же, все эти организации вели свою деятельность нелегально. Это было несложно, принимая во внимание неэффективность системы тогдашней чека. А потому даже те люди, которых разыскивали большевики, включая и меня, могли негласно встречаться. Вряд ли, однако, стоит говорить о том, как много всякого рода авантюристов и агентов внедрилось во все эти бесчисленные комитеты, организации и «представительства». Этому политическому хаосу положили конец печальной славы мятеж левых эсеров, убийство барона фон Мирбаха и неудачная попытка покушения на жизнь Ленина, повлекшая за собой бесчеловечную расправу над тысячами заложников. Однако всему этому еще предстояло свершиться.

В те времена в Москве было намного легче заниматься нелегальной деятельностью, чем в Петрограде, — организация встреч в доме Нелидовой или моих посещений негласных собраний не составляла каких-либо трудностей. Сейчас мне даже трудно поверить, что «бабушка русской революции», как ее именовали, Катерина Брешко-Брешковская, злейший враг Кремля, совершенно безнаказанно приходила повидаться со мной. Однажды вечером, когда я провожал ее домой, мы даже прошли мимо дома барона фон Мирбаха.

Я рассказал Брешко-Брешковской, что привело меня в Москву, и поделился своими планами уехать на Волгу. Она спокойно возразила: «Они не пустят Вас». Под словом «они» она подразумевала членов Центрального комитета партии эсеров, с которыми она разошлась во мнениях относительно меня. Она была прекрасно осведомлена о настроениях в левых кругах и подробно рассказала мне о внутреннем разброде, нестабильности и хаотическом состоянии их дел.

Не помню точно, когда состоялся этот наш разговор, но уверен, что он произошел после встречи с Борисом Флеккелем, моим молодым петроградским соратником, умным и преданным. Он тоже намеревался отправиться на Волгу, и ему весьма импонировала мысль ехать туда вместе со мной. Он приступил к необходимым

по этому вопросу переговорам, однако спустя несколько дней пришел ко мне удрученный и подавленный. Сказал только, что имеются «трудности». Судя по всему, кому-то из партийных лидеров мои намерения пришлись не по душе. Вскоре я узнал и о причинах их недовольства моими планами отправиться на Волгу. Именно в это время решением важных политических проблем занялся «Союз возрождения России». О существовании такой организации я узнал еще в Петрограде, однако о работе ее и целях имел самое смутное представление. После Октябрьской революции и Брест-Литовского мира все главные политические партии раскололись на многочисленные фракции, часто весьма враждебные друг другу. «Союз возрождения России» не был обычной коалицией демократических и социалистических партий, а был организацией sui generis. [299] Часть ее членов принадлежала к партии народных социалистов, другие — к эсерам, к кадетам, к Плехановской группе «Единство», к кооператорам и т. д. Их объединяло общее отношение к основной проблеме и стремление к конкретным действиям во имя ее решения. Они считали необходимым создать правительство национального единства на самой широкой основе и восстановить в сотрудничестве с западными союзниками России фронт боевых действий против Германии. За восстановление такого фронта выступали не только политические сторонники союза, но и те партии, к которым принадлежали члены этой организации. Такая же тенденция проявлялась и в деятельности «Национального центра», в который входили наряду с кадетами представители умеренных и консервативных групп, которые не признавали Брест-Литовский мир и были готовы ради достижения общей цели сотрудничать с союзом. «Национальный центр» поддерживал самые тесные связи с Добровольческой армией генералов Алексеева и Деникина. Я был страстным сторонником приемлемого правительства национального единства и активного сотрудничества с союзниками с учетом создавшихся условий и был уверен, что деятельность «Союза возрождения России» имеет жизненно важное значение для нации. Я никоим образом не был намерен вмешиваться в деятельность союза или содействовать росту разногласий между двумя патриотическими организациями, у которых и без того было немало идеологических трудностей. Для меня было очевидно: после всех чудовищных потрясений обе стороны преодолеют предубеждение и недоверие, объединившись во имя любви к народу и ради выполнения своего долга перед отечеством, а такие люди, как генерал Алексеев, народный социалист Чайковский, кадет Астров, эсер Авксентьев и др. восстановят реальную государственную власть на основе принципов духовной и политической свободы, равенства и социальной справедливости, провозглашенных Февральской революцией.

299

Своеобразным (лат.).

Исходя из этих соображений, я принял предложение «Союза возрождения России» отправиться за границу для переговоров с союзниками на условиях, изложенных союзом.

Впоследствии термин «интервенция», упомянутый в этих условиях, касающихся военных задач союза, дал повод для неправильного его истолкования. В иностранных и даже в некоторых русских кругах он трактовался как призыв к «вмешательству во внутренние дела России». Однако согласно пункту третьему этих условий такое вмешательство исключалось. На деле это был призыв к союзникам продолжить войну на русском фронте на основе равноправного партнерства. В свое время по просьбе Франции русские войска под командованием генерала Лохвицкого были отправлены на Западный фронт и никому не пришло в голову назвать это вмешательством России в дела Франции. Не секрет, что фронт у Салоников был, по сути дела, укомплектован воинскими подразделениями всех стран союзников, включая Россию. И если уж требуются дальнейшие пояснения, то следует напомнить, что захваченные Австро-Венгрией и Германией военнопленные были направлены по решению Берлина и Вены для оказания всей возможной помощи большевикам в их борьбе против Добровольческой армии на юге и вооруженных сил Учредительного собрания на Волге и Урале. Именно эти иностранные батальоны несут ответственность за репрессии и расправы, именно они сыграли решающую роль в Москве. Вот о чем не следует забывать, говоря об обращении к союзникам руководителей Союза, которые, воскресив в памяти вклад России в победу, выступили представителями той России, которая не признала Брест-Литовский мир.

Перед моим отъездом за границу были предприняты все необходимые меры для сохранения связей с Москвой.

Отъезд был назначен на конец мая через Мурманск, где стояли английские и французские корабли, охранявшие в порту огромные склады с военным и другим снаряжением. Ехать на этот раз мне пришлось в так называемом экстерриториальном поезде, предоставленном для репатриации сербских офицеров. Формированием таких поездов занимался глава всех операций по репатриации полковник Иованович (серб), который по просьбе моих друзей безо всяких колебаний выправил для меня документы на имя сербского капитана. Английскую визу проставил английский генеральный консул в Москве Роберт Брюс Локкарт, который оставался там в качестве специального эмиссара после отъезда из столицы союзнических послов. Локкарт выдал визу, даже не обратившись за разрешением в Лондон. Много позднее он сказал мне, что был вынужден взять на себя всю ответственность, ибо был уверен, что министерство иностранных дел Англии отклонит мое обращение за визой.