Россия на историческом повороте: Мемуары

Керенский Александр Федорович

Конечно, не все военные судьи походили на Кошелева. В прибалтийских губерниях было два других судьи — Арбузов и Никифоров. Никифоров являлся полной противоположностью Кошелеву. Человек глубоко верующий, он перед вынесением смертного приговора шел обычно в церковь. Осенью 1908 года он председательствовал на процессе по делу независимой террористической группы социалистов-революционеров, так называемой «Северной боевой организации». Возглавлял группу эстонец Трауберг, который утверждал, что в руководстве партии социалистов-революционеров орудует некий высокопоставленный агент-провокатор. Достойное поведение Трауберга на процессе произвело большое впечатление на присутствовавших, убедившихся в том, что он говорил правду. Когда помощник прокурора Ильин, человек крайне амбициозный, попытался запугать обвиняемого, Никифоров резко осадил

его: «Если Трауберг говорит это, мы должны считаться с его словами».

Были и другие добропорядочные судьи, такие, как генерал Кирилин из Санкт-Петербургского военного округа, который, несмотря на давление сверху, проводил процессы безупречно.

Я предпочитал работать в губернских военных трибуналах, где судьи были менее склонны подчиняться давлению извне. Вспоминается дело об экспроприации Миасского казначейства на юге Урала. Дело рассматривал военный трибунал в Златоусте. Как обычно, председательствовал генерал с юридическим образованием, выпускник Военно-юридической академии. В состав суда входили четыре полковника, однако на сей раз они не подверглись давлению извне.

Все обвиняемые — молодые люди, члены большевистской группы социал-демократов во главе с Алексеевым, выходцем из богатой уфимской купеческой семьи. Нам удалось доказать несостоятельность обвинения, и судья оправдал некоторых из обвиняемых.

Позднее Алексеев рассказал мне об экспроприациях, которые осуществляла его группа. Официально Ленин и большевистская печать заклеймили экспроприации как «мелкобуржуазную практику» левых социалистов-революционеров и максималистов. «Как же так, — спросил я Алексеева. — Выходит, вы проводите экспроприации, хотя это противоречит взглядам вашей партии?»

«Очень просто, — ответил он. — По этому вопросу у нас в партии имеется специальная договоренность. Перед тем как проводить экспроприацию — примерно за две недели — мы выходим из партии, заявляя о своем несогласии с ее политикой. Это дает нам полную свободу для проведения акции. Захваченные деньги переправляются на Капри Горькому для финансирования его школы. [25] Через две недели мы подаем заявление о восстановлении в рядах партии, «осуждая» свои ошибки, и нас немедленно восстанавливают».

25

Школа обучала и давала партийное образование руководителям будущего восстания.

В специальном отделе по политическим делам судебной палаты приговоры утверждались большинством голосов судей, назначавшихся по рекомендации министра юстиции И. Г. Щегловитова. В частной беседе со мной председатель Санкт-Петербургской судебной палаты Н. С. Крашенинников весьма красочно живописал настроения этих судей. «Надеюсь, вы понимаете, что на всех этих политических процессах не делается и видимости служения истине. Они — отражение ожесточенной политической борьбы. То, что ваши клиенты принимают за справедливость, для меня — уголовное преступление». До революции 1905 года Крашенинников был одним из самых беспристрастных судей, однако революционные эксцессы ожесточили его и привели в ряды правых.

Мой опыт в России и позднейшие наблюдения в период заграничной ссылки утвердили меня в том, что там, где замешана политика, беспристрастность невозможна. Когда идет жестокая политическая борьба, ни один судья, по своей человеческой натуре, не может сохранить независимость суждений.

Щегловитова всячески поощрял царь, который был непримирим в политических вопросах. Показательным было его отношение к процессам о погромах, учиненных членами «Союза русского народа». Среди документов, рассмотренных Чрезвычайной комиссией Временного правительства по расследованию деятельности бывших министров и высокопоставленных чиновников, есть заявление начальника одного из департаментов министерства юстиции Лядова. Из всех прошений о помиловании, рассматривавшихся в его департаменте, утверждает Лядов, царь неизменно удовлетворял лишь те, которые подавали члены «Союза русского народа», и отвергал прошения, поданные революционерами.

В первые годы своей карьеры я вел дело Союза учителей Санкт-Петербургской губернии. Дело рассматривалось в аппеляционном суде в ноябре 1907 года. Обвиняемым инкриминировались антиправительственные заявления, содержавшиеся в их петициях, направленных

в Сенат. Эти петиции были поданы в полном соответствии с положениями императорского Указа от 18 февраля 1905 года. [26] Указ призывал все группы, организации и частных лиц вносить предложения о реформах и сообщать о недостатках в деятельности правительства. Теперь же, спустя годы, их подвергли тщательному изучению и использовали против составителей. В дело оказались вовлеченными многие сельские учителя. В период послаблений, когда люди посмели свободно выражать свои взгляды, крестьяне часто делегировали сельских учителей выступать от их имени на митингах и собраниях. Представители местных властей, в том числе директора начальных школ, выступая со стороны защиты, в своих показаниях отмечали благонамеренность учителей, с похвалой отзывались об их деятельности на сельских сходах и собраниях кооперативных обществ, особенно отмечая, что учителям нередко удавалось утихомиривать кипящие страсти. Приговор был мягким, многих учителей оправдали, но ни один из них не был восстановлен на работе. Результат этого процесса явился страшным ударом по прослойке образованных людей сельских районов Санкт-Петербургской губернии. Всем стало ясно, что Указ о петициях оказался не чем иным, как ловушкой для тех, кто принял слово царя за чистую монету. Подобных дел было немало. Так, в 1908 или 1909 году несколько служащих почт и телеграфа в Вильне были обвинены в организации всеобщей забастовки в 1905 году, до опубликования манифеста 17 октября, — забастовки, о которой многие из обвиняемых успели давно позабыть.

26

См. с. 34.

Однажды я выступал в Тверской губернии защитником по делу группы «Крестьянское братство». Ее руководителем был молодой крестьянин лет 25–30. У меня с ним состоялся весьма интересный и поучительный разговор. Он обладал ясным живым умом и рассматривал положение с точки зрения своих односельчан и крестьянства в целом. Он подробно рассказал о деятельности и значении своего «Братства». Несмотря на преследования, члены «Братства» продолжали отстаивать свои вполне определенные взгляды на аграрный вопрос и развитие крестьянства. Они высоко ценили образование, читали книги и местные газеты, а также участвовали в организации кооперативных обществ и других полезных начинаниях. Россия и впрямь после 1905 года значительно выросла в политическом отношении.

В военных судах солдаты охотно сотрудничали с представителями защиты и откровенно излагали причины своих поступков. На процессе военнослужащих первой гвардейской артиллерийской бригады в Санкт-Петербурге власти, например, утверждали, что подсудимые-агитаторы возбуждали среди солдат ненависть к офицерам, хотя, как говорилось в обвинительном заключении, они толком не разумели, о чем говорят. На самом же деле обвиняемые оказались вполне умными людьми и полностью отдавали себе отчет в своих поступках. Они не возражали против соблюдения дисциплины, но при условии, что офицеры будут справедливо к ним относиться.

Одним из крупнейших для меня процессов стал процесс по делу армянской партии Дашнакцутюн в 1912 году. Оно стало эпилогом в прискорбной деятельности князя Голицына [27] в начале столетия, в результате которой даже такие верные друзья России, как армяне, превратились в грозную революционную силу. Перед судом предстала вся армянская интеллигенция, включая писателей, врачей, юристов, банкиров и даже купцов (которые, как утверждалось, предоставляли революционерам денежные средства). Расследование длилось несколько лет. Аресты шли по всей России и в конце концов в Санкт-Петербурге был учрежден специальный сенатский суд. Некоторых обвиняемых продержали в тюрьме почти четыре года, прежде чем начались судебные заседания. Слушания открылись в январе 1912 года и продолжались до середины марта. Были опрошены шестьсот свидетелей. Опасаясь беспорядков, полиция приняла особые меры предосторожности. Суд шел при закрытых дверях, в зал заседаний не допустили даже родственников обвиняемых. Атмосферу накаляли всякого рода запреты.

27

Наместник на Кавказе