Россия перед Голгофой, Экштут Семен Аркадьевич

Россия перед Голгофой

на обложку

Экштут Семен Аркадьевич

Шрифт:

В начале марта 1909 года граф Лев Николаевич Толстой прочитает изданную в Лейпциге книгу Норберта Грабовского «Духовная любовь» (1902) и произнесет слова, которые лишь в исключительных случаях можно было услышать из его уст: «Это очень хорошая книжка, несмотря на его самомнение» [322] . Через несколько дней Лев Николаевич вновь с большим одобрением говорил об этой книге своему секретарю: «Еще он пишет, — и это совершенно справедливо, — что говорят об освобождении женщин от власти мужчин, они говорят об освобождении мужчин от власти женщин. Власть эта не формулированная, но очень сильная…» [323] .

322

Гусев Н.Н. Два года с Л.Н.Толстым. Воспоминания и дневник бывшего секретаря Л.Н.Толстого. 1907–1909. М.: Худож. лит., 1973. С. 239. (Литературные мемуары).

323

Гусев

Н.Н. Два года с Л.Н.Толстым. Воспоминания и дневник бывшего секретаря Л.Н.Толстого. 1907–1909. М.: Худож. лит., 1973. С. 240. (Литературные мемуары).

В никогда не прекращающейся войне полов женщины нанесли мужчинам сокрушительный удар, от которого те так и не смогли оправиться. Сексуальная революция развивалась столь стремительно, что накануне Первой мировой войны брошенный женой муж из героя скандальной хроники или комического персонажа фельетона превратился в фигуру глубоко трагическую. В 1910 году поэт и сотрудник «Сатирикона» Саша Черный опубликовал на страницах этого журнала ставшее чрезвычайно популярным стихотворение «Колыбельная (Для мужского голоса)».

Мать уехала в Париж… И не надо! Спи, мой чиж. А-а-а! Молчи, мой сын, Нет последствий без причин. <…> Чей ты? Мой или его? Спи, мой мальчик, ничего! Не смотри в мои глаза… Жили козлйк и коза… Кот козу увез в Париж… Спи, мой котик, спи, мой чиж! Через… год… вернется… мать… Сына нового рожать… [324]

Поэт изобразил совершенно раздавленного мужчину, у которого не было ничего общего с лирическим героем элегии пушкинской поры. Нанесенный мужчинам удар был совершенно неожиданным, поэтому общество еще не успело выработать соответствующих норм поведения. Общество всегда вырабатывает защитные механизмы, и обманутый женой муж знал, как надо вести себя, чтобы не лишиться уважения окружающих. Брошенный же женой муж не ведал, как ему не потерять лицо и каким должно быть его поведение. Внезапно из системы ценностей был вынут тот самый главный, винт, которым все скреплялось и на котором все держалось. Отныне действительно было всё дозволено.

324

Саша Черный. Стихотворения. СПб.: Петербургский писатель, 1996. С. 256, 257. (Б-ка поэта. Большая сер.)

Эпилог

После первой русской революции в столичных и губернских городах уже существовал слой сытых людей — практикующих врачей, адвокатов, инженеров, журналистов, учителей гимназий и университетских профессоров, — именно из них рекрутировались те самые дачники, ради которых разоряли дворянские гнёзда и вырубали вишнёвые сады. В деревне появились зажиточные крестьяне. Все эти люди достигли материального благополучия за счет своих личных усилий, однако страна в целом по-прежнему оставалась очень бедной, провинциальной. Для большинства людей было в принципе невозможно выскочить из порочного круга бедности. Всё это усугублялось полным отсутствием экономического мышления сверху донизу.

Русский народ в массе своей был религиозен, однако почти 87 % россиян жили в деревне, а сельские священники были грубы, неряшливы, малоразвиты и обретались в нищете и ничтожестве. Эти носители религиозного сознания жили за счет своей нищей паствы и не могли вести ее за собой. Вспомним классическую русскую литературу и живопись передвижников: религия не могла противостоять назревающей смуте.

В пореформенной России мещанское счастье продолжало оставаться недостижимой мечтой. Своеобразной компенсацией невозможности обретения даже очень скромного достатка служил поиск правды, жажда духовности, неуемное стремление формулировать и решать «проклятые» вопросы. А пореформенная Россия — это страна, где в воздухе постоянно носился призрак бешеных денег. «Деньги, векселя, ценные бумаги точно реют промежду товара в этом рыночном воздухе, где всё жаждет наживы, где дня нельзя продышать без того, чтобы не продать и не купить» [325] . Самодовольные обладатели бешеных денег олицетворяли жестокую, наглую, торжествующую несправедливость, которая не понесла и, возможно, никогда не понесет наказания. Буржуазные ценности так и не получили в России моральной санкции. Русская классическая литература приучила образованную публику с негодованием смотреть на «подлеца-приобретателя». Ни Штольц, ни Лопахин не могли стать героями нашего времени. (Чеховский Лопахин для актёров МХТ, в первый раз играющих «Вишнёвый сад», не был фигурой положительной: они считали, что Лопахин, купив вишнёвый сад, поступил против совести.) Неприятию буржуазных ценностей в значительной мере способствовало то, что их основными носителями были немцы или евреи. В пореформенной России именно они олицетворяли капиталистические отношения и всепроникающую власть денег. Даже интеллигентная публика была склонна ставить знак тождества между духом буржуазным и еврейским духом. На фоне с каждым днем разоряющегося дворянства вульгарная

роскошь, которую демонстративно являли недавние жители еврейских местечек, выглядела особенно вызывающей. В дорогих ложах бельэтажа столичных театров, которые раньше занимала исключительно титулованная знать, стали восседать новые зрители. Уже в 1866 году Николай Алексеевич Некрасов под непосредственным впечатлением от увиденного написал:

325

Боборыкин П.Д. Сочинения: В 3-х тт. Т. 2. М.: Худож. лит., 1993. С. 8.

Есть в России еще миллионы, Стоит только на ложи взглянуть, Где уселись банкирские жены, — Сотня тысяч рублей, что ни грудь! В жемчуге лебединые шеи, Бриллиант по ореху в ушах! В этих ложах — мужчины евреи, Или греки, да немцы в крестах… Доблесть, молодость, сила — пленяли Сердце женское в древние дни. Наши девы практичней, умнее, Идеал их — телец золотой, Воплощенный в седом иудее, Потрясающем грязной рукой Груды золота… [326]

326

Некрасов Н.А. Балет (1866) // Сочинения: В 3-х тт. Т. 2. С. 57, 58.

Нравственное чувство было оскорблено, а оскорбленное нравственное чувство всегда было прекрасным горючим материалом, способным не только оправдать грядущее революционное насилие, но и разжечь революционный пожар.

И какой бы привлекательной и заманчивой ни выглядела картина дореволюционной российской жизни из нашего 2009 года, нельзя игнорировать то огромное количество горючего материала, который был накоплен уже к 1913 году. Негуманное и нерациональное государство, уже давно лишившееся поддержки общества, не смогло ни остановить и обратить вспять процесс накопления этого горючего материала, ни нейтрализовать уже имевшийся материал. Дальнейшее всем хорошо известно…

Иллюстрации

Император Александр II Николаевич в юности.

С портрета в Главном управлении военно-учебных заведений. Художник К. Брож

В первый же день по воцарении Император Александр II посылает гонца от имени скончавшегося своего Родителя в Сибирь объявить помилование многим заключенным. Гравюра XIX в.

Великий князь Александр Николаевич во время поездки по России в крестьянской избе. Гравюра XIX в.

Александр II с Императрицею в крестьянской сельской школе. Гравюра XIX в.

Александр II с семьей

Д. А. Милютин. Гравюра XIX в.

Милютин пользовался неизменной поддержкой Императора Александра II, так и не рискнувшего уволить его в отставку, несмотря на многочисленные попытки аристократической оппозиции избавиться от либерального министра, которого она считала «красным»