Россия против Запада. 1000-летняя война
Шрифт:
В такой ситуации напуганные датчане, опять-таки не запрашивая мнение короля, осыпав магистра цветами, подписали прошение к ордену о переходе под его «верховное покровительство». В замки Ревеля и Вейсенберга были введены орденские гарнизоны, датского монарха уведомили, что готовы «по справедливой цене возместить утрату земель». Теперь у ополчения, все еще не собирающегося сдаваться, оставалась надежда только на помощь извне. В первую очередь на шведов, которым верили и которых считали своими. У шведов, однако, были иные планы. Их флот с довольно сильным войском подошел к Ревелю спустя пару дней после сражения на Сыямяэ, однако вместо высадки и соединения с эстами, что было предусмотрено договоренностями, тренеры «Тре крунур» вступили в переговоры с магистром и очень быстро нашли общий язык. Было подписано соглашение о «прочном перемирии… как на море, так и на суше» на девять месяцев, до «решения его величества короля шведов и ётов». Однако Магнус Эриксон решил быстрее. Уже 5 сентября 1343 года он заключил с орденом как «повелителем Эстляндии» и городом Ревелем «вечный мир», одобрив «примерное наказание взбунтовавшихся язычников» и вытребовав в обмен торговые льготы плюс клятву не поддерживать датчан. Совсем иначе обернулось дело на востоке. Псковское вече, выслушав послов магистра, обещавших в случае
Битва за острова
Насколько можно судить, новой вспышки уже подавленного бунта никто не ждал. Орден, в отличие от слабосильного датского наместника, репутацию имел серьезную. По всему краю были распространены сообщения о том, кому отныне следует подчиняться, подкрепленные рассуждением, что, дескать, поскольку «перед орденом вины нет, то и наказывать ордену сдавшихся и вернувшихся к мирной жизни христиан не за что». Это было логично. Это было убедительно. Мало кто сомневался, что обстоятельные эсты, убедившись в провале своего начинания и полном отсутствии надежд на помощь хотя бы откуда-то, примут эти, по сути, вполне приличные условия. Однако вышло иначе. В Якову ночь, на 24 июля, началось и на островах. По той же схеме: огонь в ночи и всеобщее восстание с полным истреблением всего, говорящего по-немецки. Дворян просто убивали, католических священников, раздев догола, топили в море. На Сааремаа мятежникам удалось даже захватить предвратные укрепления крупного замка Пёйде, того самого, где двумя месяцами раньше магистр встретился с «королями». Припасов в замке не осталось, осада была плотной, и спустя десять дней комендант дал согласие сдаться, потребовав взамен гарантий свободного прохода к кораблям без оружия и поклажи. Ему это торжественно обещали, поклявшись на «кресте и камне», но слова не сдержали. Все вышедшие из замка были перебиты поголовно, причем самому коменданту, прежде чем зарезать, эсты, как порядочные люди, разъяснили мотивы своих действий: дескать, «Христос отныне тут власти не имеет, а наш камень нас простит». Полностью зачистив территорию, островитяне принялись возводить систему укреплений в удобных для вторжения местах – десанта ждать не приходилось, но все знали, что такое орден, и никто не сомневался в том, что зимой, когда замерзнут проливы, отряды магистра неизбежно придут. Воодушевленные событиями за проливом, вновь оживились остатки ополчения и на континенте. Все это быстро сгладило противоречия между «железными людьми». Длинная пауза, мастерски выдержанная мудрым Буркхардом фон Дрейвеле, сыграла роль. В начале декабря все епископы Ливонии, включая Рижского и Дерптского, публично согласились «с этого времени и всегда преданно поддерживать орден, без власти которого нет возможности защищать местную Церковь» от «неверных новокрещеных и мерзостных язычников». Примерно в те же дни и датский король, отправивший Папе жалобу на беспредел его рыцарей, видя, что Эстонию уже ни в каком варианте не удержать, отозвал письмо, вместо того попросив Святой престол гарантировать выплату не «справедливой цены», как предлагал магистр, а конкретно 25 000 марок серебром (позже сошлись на 19 тысячах).
А пока шли окончательные терки, войска магистра уже приступили к делу. Уже в конце ноября «железные люди» вошли в Гарриен, уже замиренный, но восставший снова и, как «вторично отпавший от веры», приговоренный к «примерному наказанию». Если раньше братья-рыцари, беспощадно казня взятых на поле боя, к женщинам и детям относились вполне по-христиански, то теперь и здесь пощада считалась не только слабостью, но и прямым нарушением приказа и воли Божьей. Хронисты еще много лет спустя называли этот мааконд «опустошенной и заброшенной землей». В феврале 1344 года, запасшись осадными машинами, орденские кнехты по льду перешли на Сааремаа, однако, прорвав первую полосу земляных укреплений, завязли в боях и к исходу зимы, опасаясь оттепели и окружения, вернулись на материк. Учитывая потери эстов, это было преддверием победы, но туземцы стратегии не понимали: после отступления с острова вновь начались мятежи на материке, даже в землях полностью, казалось бы, затурканных ливов. Но теперь орден не торопился и не напрягался сверх меры. Аккуратно задавив недовольство в своих старых землях, за новые он принялся лишь месяцев восемь спустя, когда лед в проливах встал качественно, и на сей раз довел дело до конца. За восемь дней непрерывного сражения были взяты все укрепления Сааремаа, их защитники поголовно перебиты. Затем, опять же без спешки, занялись другими островами, и к Рождеству 1344 года магистр отслужил торжественный молебен, благодаря Господа за дарование окончательной победы.
Стабилизец
Общее количество немцев, включая датчан, погибших в ходе этих событий, если хронисты не ошиблись, известно до последней души – 4631 человек, в том числе «11 братьев, 14 орденских дворян, 29 орденских всадников, 68 орденских людей, 47 людей епископских, 29 ревельцев, из них 21 стражник». Насильно и не насильно мобилизованных куршей и ливов, естественно, никто не считал, но там счет явно шел на тысячи. Как, разумеется, и у эстов, хотя цифра «более 30 000 бунтовщиков», озвученная орденским хронистом, кажется все-таки завышенной. Однако, как ни странно, такой итог парадоксальным образом сыграл на пользу выжившим. Наведя порядок, орден, естественно, принялся обустраивать новые земли. А людей не хватало катастрофически.
И завозить было неоткуда. Цена рабочих рук выросла, и выживших приходилось как-то заинтересовывать. К тому же не хватало и дворян-управленцев: многие погибли, многие, перепуганные навсегда, вернулись
От рассвета до заката
Большие войны Руси с орденом, начавшиеся при Иване III, по идее, должны были бы охладить симпатии эстов к Востоку. Русские, как, впрочем, и братья-рыцари, на руку были тяжелы. Но, поскольку немцам приходилось намного хуже, злорадство перебивало злость. А потом началась Ливонская война. В январе 1558 года русская армия тремя «змеями» вошла в пределы Дерптского епископства, рассыпавшись на десятки рейдовых отрядов, – и вдруг, неожиданно для ордена, все пошло совсем иначе. По мнению специалистов, весь восток Эстонии всего за полгода оказался во власти Ивана Грозного не в последнюю очередь еще и потому, что эсты, в отличие от ко всему равнодушных будущих латышей, – хотите верьте, хотите нет – встретили их как родных. В обширных архивах ордена сохранились десятки докладов с мест: фогты жалуются магистру, что «эсты заражены изменой», охотно «показывают московиту путь через леса и болота, и выдают многие иные важные тайны». С другой стороны, российские архивы сохранили списки 500, так сказать, «официальных» лазутчиков из крестьян-эстов, состоявших на армейском учете накануне вторжения, а уж сколько их стало после начала военных действий, одному Господу ведомо. Дело в том, что «московиты» резко изменили концепцию. По отношению к немцам отряды Шах-Али Касимовского были по-прежнему крайне жестоки, однако «чинить обиды чуди мелкой» было теперь жесточайше запрещено. Дальше – больше: 31 мая 1558 года в докладе из Ревеля магистра поставили в известность, что «московские начальники охраняют и защищают крестьян, выслушивают их жалобы, дают им без оплаты зерно и семена для посадки, а также одалживают волов и лошадей», так что «близ крестьяне уже строят себе хижины и дома». Наконец, при заключении временных перемирий (скажем, в 1559-м) в текст по требованию Москвы включались пункты, запрещавшие немцам насилие над жителями окрестностей Дерпта, Вейсенберга и других городов, остававшихся во власти ордена.
Неудивительно, что «эсты повсюду принимали присягу на подданство Москве» и даже пытались присоединяться к русским отрядам, от чего воеводы, не заинтересованные в неквалифицированной живой силе, правда, отказывались. В какой-то момент вслед за ними потянулись и ливы с куршами, а в тех местах, куда русские войска не дошли, осенью 1560 года – в глубоком тылу ордена – полыхнул нешуточный мятеж, очень похожий на «Юрьеву ночь». Такое же выступление по единому сигналу – как бы ниоткуда. Такое же невесть откуда взявшееся, очень хорошо скоординированное ополчение, правда, на сей раз только с топорами и вилами. Опять «король» (разве что теперь только один). Опять осада крупнейшего в тех местах города. И – как двести лет назад – обращение за помощью к русским. Кто знает, как обернулись бы события, успей кто-то из воевод вовремя. Но фон Кетлер, маршал ордена, оказался проворнее. Он успел погасить пожар в зародыше, малыми силами ударив по главному «скопищу» эстов, собравшемуся у стен Коловере, разбил их, уничтожив до двух тысяч человек и, пленив, жесточайше казнил «короля», завоевав в результате колоссальное уважение всей немецкой Прибалтики. Спустя несколько лет это помогло ему, уже в ранге Великого магистра, стать самому себе Лютером, плюнуть на Ватикан, распустить орден и объявить себя герцогом ни от кого, кроме Речи Посполитой, независимого герцогства Курляндского. Что же до эстов, то им, после резни под Коловере (кто уцелел) притихшим, осталось только ждать исхода войны, а потом новых войн и – по секрету от «юнкеров» – в ожидании лучших времен петь протяжные песни про «on hea sxber Pihkva».
Глава VII. Доктрина ограниченного суверенитета (1)
Подстилка и прокладка
Ну что ж. Поговорив об эстах, которые, славно подравшись с немцами и сразу, и потом, в итоге надломились, не следует забывать и о прочей мелочи, обитавшей у серых вод Балтики, – и, думаю, вполне логично начать с рассказа о ливах. Народа этого, родственного эстам, сегодня, правда, уже нет: последние вымерли – в смысле, забыли язык и потеряли самоидентификацию совсем недавно при «второй независимости» Латвии, где обитали. Но все-таки жили же они, даже и название краю дали, – Ливония, – так что умолчать, не пробросив хотя бы пару слов вскользь было бы как-то некрасиво.
В принципе, под конец жестокого XII века от Р. X., когда «железные люди» впервые появились у берегов нынешних балтийских самостийностей, эти самые ливы, равно как и эсты, и предки нынешних латышей, пребывали в самом расцвете т. н. «военной демократии». Община понемногу разлагалась, появлялись первые намеки на государственность и претенденты в первые персоны, платя малую дань полоцкому князю, увлеченно резали друг дружку, борясь за выигрыш высокого звания первого парня на деревне без второго тура.
Но вот ведь что интересно.
Когда, высадившись на дюнах, чужаки в белых плащах с алыми крестами и проявили себя, случилось странное. Не рядовые общинники, от мнения которых мало что зависело, а вожди и вождики, выслушав из немецких уст предложения о горе пряников, в абсолютном большинстве не купились на посулы. Более того, начали совещаться, отбросив вековую вражду. То есть, конечно, понемножку продолжали строить друг дружке всяческие козни, но по вопросу, как относиться к чужакам из-за моря, почти сразу возник консенсус: драться. И хрен с ним, что они в железе.