Россiя въ концлагере

Солоневич Иван Лукьянович

Я сидeлъ, оглушенный. Авдeевъ ткнулъ было мнe свою руку, но потомъ какъ-то отдернулъ ее и пошелъ къ дверямъ.

– - Да погодите, Афанасiй Степановичъ, -- очнулся Борисъ.

– - Нeтъ, нeтъ, пожалуйста, не провожайте... Я самъ найду дорогу... Здeсь до барака близко... Я вeдь до Кеми дошелъ. Тоже была ночь... Но меня велъ дьяволъ.

Авдeевъ выскочилъ въ сeни. За нимъ вышелъ братъ. Донеслись ихъ заглушенные голоса. Вьюга рeзко хлопнула дверью, и стекла въ окнахъ задребезжали. Мнe показалось, что подъ окнами снова ходитъ этотъ самый авдeевскiй дьяволъ и выстукиваетъ желeзными пальцами какой-то третiй звонокъ.

Мы съ Юрой сидeли и молчали. Черезъ немного минутъ вернулся братъ. Онъ постоялъ посрединe комнаты,

засунувъ руки въ карманы, потомъ подошелъ и уставился въ занесенное снeгомъ окно, сквозь которое ничего не было видно въ черную вьюжную ночь, поглотившую Авдeева.

– - Послушай, Ватикъ, -- спросилъ онъ, -- у тебя деньги есть?

– - Есть, а что?..

– - Сейчасъ хорошо бы водки. Литра по два на брата. Сейчасъ для этой водки я не пожалeлъ бы загнать свои послeднiя... кольсоны... {237}

ПОДЪ КРЫЛЬЯМИ АВДEЕВСКАГО ДЬЯВОЛА

Борисъ собралъ деньги и исчезъ въ ночь, къ какой-то бабe, мужа которой онъ лeчилъ отъ пулевой раны, полученной при какихъ-то таинственныхъ обстоятельствахъ. Лeчилъ, конечно, нелегально. Сельскаго врача здeсь не было, а лагерный, за "связь съ мeстнымъ населенiемъ", рисковалъ получить три года прибавки къ своему сроку отсидки. Впрочемъ, при данныхъ условiяхъ -прибавка срока Бориса ни въ какой степени не смущала.

Борисъ пошелъ и пропалъ. Мы съ Юрой сидeли молча, тупо глядя на прыгающее пламя печки. Говорить не хотeлось. За окномъ метались снeжныя привидeнiя вьюги, гдe-то среди нихъ еще, можетъ быть, брелъ къ своему бараку человeкъ со сгнившими пальцами, съ логикой сумасшедшаго и съ проницательностью одержимаго... Но брелъ ли онъ къ баракамъ или къ проруби? Ему, въ самомъ дeлe, проще было брести къ проруби. И ему было бы спокойнeе, и, что грeха таить, было бы спокойнeе и мнe. Его сумасшедшее пророчество насчетъ нашего бeгства, сказанное гдe-нибудь въ другомъ мeстe, могло бы имeть для насъ катастрофическiя послeдствiя. Мнe все казалось, что "на ворe и шапка горитъ", что всякiй мало-мальски толковый чекистъ долженъ по однимъ физiономiямъ нашимъ установить наши преступныя наклонности къ побeгу. Такъ я думалъ до самаго конца: чекистскую проницательность я нeсколько преувеличилъ. Но этотъ страхъ разоблаченiя и гибели -- оставался всегда. Пророчество Авдeева рeзко подчеркнуло его. Если такую штуку смогъ сообразить Авдeевъ, то почему ее не можетъ сообразить, скажемъ, Якименко?.. Не этимъ ли объясняется Якименская корректность и прочее? Дать намъ возможность подготовиться, выйти и потомъ насмeшливо сказать: "ну, что-жъ, поиграли -- и довольно, пожалуйте къ стeнкe". Ощущенiе почти мистической безпомощности, никоего невидимаго, но весьма недреманнаго ока, которое, насмeшливо прищурившись, не спускаетъ съ насъ своего взгляда, -- было такъ реально, что я повернулся и оглядeлъ темные углы нашей избы. Но изба была пуста... Да, нервы все-таки сдаютъ...

Борисъ вернулся и принесъ двe бутылки водки. Юра всталъ, зябко кутаясь въ бушлатъ, налилъ въ котелокъ воды и поставилъ въ печку... Разстелили на полу у печки газетный листъ. Борисъ выложилъ изъ кармана нeсколько соленыхъ окуньковъ, полученныхъ имъ на предметъ санитарнаго изслeдованiя, изъ посылки мы достали кусокъ сала, который, собственно, былъ уже забронированъ для побeга и трогать который не слeдовало бы...

Юра снова усeлся у печки, не обращая вниманiя даже и на сало, -- водка его вообще не интересовала. Его глаза подъ темной оправой очковъ казались провалившимися куда-то въ самую глубину черепа.

– - Боба, -- спросилъ онъ, не отрывая взгляда отъ печки, -- не могъ бы ты устроить его въ лазаретъ надолго?

– - Сегодня мы не приняли семнадцать человeкъ съ совсeмъ отмороженными ногами, -- сказалъ, помолчавъ, Борисъ.
– - И еще -- {238} пять саморубовъ... Ну, тeхъ вообще приказано не принимать и даже не перевязывать.

– - Какъ, и перевязывать нельзя?

– - Нельзя.

Что-бъ не повадно было...

Мы помолчали. Борисъ налилъ двe кружки и изъ вeжливости предложилъ Юрe. Юра брезгливо поморщился.

– - Такъ что же ты съ этими саморубами сдeлалъ?
– - сухо спросилъ онъ.

– - Положилъ въ покойницкую, гдe ты отъ БАМа отсиживался...

– - И перевязалъ?
– - продолжалъ допрашивать Юра.

– - А ты какъ думаешь?

– - Неужели, -- съ нeкоторымъ раздраженiемъ спросилъ Юра, -- этому Авдeеву совсeмъ ужъ никакъ нельзя помочь?

– - Нельзя, -- категорически объявилъ Борисъ. Юра передернулъ плечами.
– - И нельзя по очень простой причинe. У каждаго изъ насъ есть возможность выручить нeсколько человeкъ. Не очень много, конечно. Эту ограниченную возможность мы должны использовать для тeхъ людей, которые имeютъ хоть какiе-нибудь шансы стать на ноги. Авдeевъ не имeетъ никакихъ шансовъ.

– - Тогда выходитъ, что вы съ Ватикомъ глупо сдeлали, что вытащили его съ девятнадцатаго квартала?

– - Это сдeлалъ не я, а Ватикъ. Я этого Авдeева тогда въ глаза не видалъ.

– - А если бы видалъ?

– - Ничего не сдeлалъ бы. Ватикъ просто поддался своему мягкосердечiю.

– - Интеллигентскiя сопли?
– - иронически переспросилъ я.

– - Именно, -- отрeзалъ Борисъ. Мы съ Юрой переглянулись.

Борисъ мрачно раздиралъ руками высохшую въ ремень колючую рыбешку.

– - Такъ что наши бамовскiе списки -- по твоему, тоже интеллигентскiя сопли?
– - съ какимъ-то вызовомъ спросилъ Юра.

– - Совершенно вeрно.

– - Ну, Боба, ты иногда такое загнешь, что и слушать противно.

– - А ты не слушай.

Юра передернулъ плечами и снова уставился въ печку.

– - Можно было бы не покупать этой водки и купить Авдeеву четыре кило хлeба.

– - Можно было бы. Что же, спасутъ его эти четыре кило хлeба?

– - А спасетъ насъ эта водка?

– - Мы пока нуждаемся не въ спасенiи, а въ нервахъ. Мои нервы хоть на одну ночь отдохнуть отъ лагеря... Ты вотъ работалъ со списками, а я работаю съ саморубами...

Юра не отвeтилъ ничего. Онъ взялъ окунька и попробовалъ разорвать его. Но въ его пальцахъ изсохшихъ, какъ и этотъ окунекъ, силы не хватило. Борисъ молча взялъ у него рыбешку и {239} разорвалъ ее на мелкiе клочки. Юра отвeтилъ ироническимъ "спасибо", повернулся къ печкe и снова уставился въ огонь.

– - Такъ все-таки, -- нeсколько погодя спросилъ онъ сухо и рeзко, -такъ все-таки, почему же бамовскiе списки -- это интеллигентскiя сопли?

Борисъ помолчалъ.

– - Вотъ видишь ли, Юрчикъ, поставимъ вопросъ такъ: у тебя, допустимъ, есть возможность выручить отъ БАМа иксъ человeкъ. Вы выручали людей, которые все равно не жильцы на этомъ свeтe, и, слeдовательно, посылали людей, которые еще могли бы прожить какое-то тамъ время, если бы не поeхали на БАМ. Или будемъ говорить такъ: у тебя есть выборъ -- послать на БАМ Авдeева или какого-нибудь болeе или менeе здороваго мужика. На этапe Авдeевъ помретъ черезъ недeлю, здeсь онъ помретъ, скажемъ, черезъ полгода -- больше и здeсь не выдержитъ. Мужикъ, оставшись здeсь, просидeлъ бы свой срокъ, вышелъ бы на волю, ну, и такъ далeе. Послe бамовскаго этапа онъ станетъ инвалидомъ. И срока своего, думаю, не переживетъ. Такъ вотъ, что лучше и что человeчнeе: сократить агонiю Авдeева или начать агонiю мужика?

Вопросъ былъ поставленъ съ той точки зрeнiя, отъ которой сознанiе какъ-то отмахивалось. Въ этой точкe зрeнiя была какая-то очень жестокая -но все-таки правда. Мы замолчали. Юра снова уставился въ огонь.

– - Вопросъ шелъ не о замeнe однихъ людей другими, -- сказалъ, наконецъ, онъ.
– - Всeхъ здоровыхъ все равно послали бы, но вмeстe съ ними послали бы и больныхъ.

– - Не совсeмъ такъ. Но, допустимъ. Такъ вотъ, эти больные у меня сейчасъ вымираютъ въ среднемъ человeкъ по тридцать въ день.