Россия - Век XX (Книга 1, Часть 2)
Шрифт:
Но в наши дни стали, наконец, появляться исследования, которые, отнюдь не закрывая глаза на насилия и кровавый террор, вместе с тем выявляют "позитивный" смысл этого времени. Весьма основательно делает это историк "новой волны", никак не связанный с коммунистическим догматизмом, - М. М. Горинов. Особенное удовлетворение вызывает его работа "Черты новой общественной системы", вошедшая в качестве одной из глав в изданное в 1996 году учебное пособие для студентов "История России. XX век" (с. 279-395); эта многотиражная (по крайней мере с нынешней точки зрения) публикация способна просветить молодые умы:
"Если попытаться определить общую доминанту,
– В.К.), то, думается, вряд ли следует их рассматривать в парадигме "провала" в "черную дыру" мировой и русской истории, - пишет в заключение своей работы М. М. Горинов, учитывая господствующую в нынешней публицистике и даже историографии "трактовку" того времени.
– На наш взгляд, в этот период происходит болезненная, мучительная трансформация "старого большевизма" в нечто иное... В этот период в экономике на смену эгалитаристским утопиям рубежа 20-х-30-х гг. идет культ инженера, передовика, профессионализма; более реалистичным становится планирование... В области национально-государственного строительства реабилитируется сама идея государственности..."
Охарактеризовав признаки этой "трансформации" в целом ряде сфер бытия страны, М. М. Горинов подводит итог: "Таким образом, по всем линиям происходит естественный здоровый (выделено мною.
– В.К.) процесс реставрации, восстановления, возрождения тканей русского (российского) имперского социума. Технологическая модернизация все больше осуществляется на основе не разрушения (выделено мною.
– В.К.), а сохранения и развития базовых структур традиционного общества". Правда, "этот процесс в 30-е годы был далеко не завершен" (с. 393, 394), - о чем еще будет речь.
"Реставрация" - разумеется, весьма относительная - России после катаклизмов конца 1910-х - начала 1920-х и конца 1920-х - начала 1930-х годов была результатом именно "естественного" движения истории, которое можно упрощенно истолковать по аналогии с движением маятника: революция НЭП; коллективизация - "реставрационные" процессы второй половины 1930-х годов.
Широко распространенное объяснение этих "поворотов" личной волей Сталина (да еще и с дополнительным толкованием внутренней нацеленности этих поворотов на достижение генсеком безраздельной власти) - плод крайне убогого "мышления", которое являет собой попросту вывернутое наизнанку культовое превознесение Сталина. Притом прежний культ все-таки "лучше" этого "антикульта", ибо первый и не претендовал на логичность и объективность, как и любая мифология...
Вместе с тем вполне понятно и по-своему "оправдано" присущее в 1930-х годах людям связывание всего происходившего с именем Сталина, ибо порожденные объективно-историческим ходом вещей "повороты" (тот же поворот к патриотизму), так или иначе "санкционировались" генсеком и воспринимались под знаком его имени. Необходимо только сознавать, что связывание всего с личной волей Сталина гораздо более уместно (а также простительно) в устах современников, чем в написанных ныне, спустя 50-70 лет, сочинениях.
Да, с конца 1920-х годов многие люди воспринимали движение истории "под знаком Сталина", и есть существенный смысл в анализе изменении в "оценке" генсека, совершившихся за этот период в сознании, например, писателей и поэтов.
Сейчас, скажем, широко известно, что Осип Мандельштам в ноябре 1933 года написал предельно резкие стихи о Сталине, а всего через три с небольшим года, 18 января 1937-го, начал работу над стихотворением,
Об этом - поразительном в глазах многих нынешних авторов - изменении в сознании поэта есть уже целая литература, но почти вся она крайне поверхностна. Так, почти не учитывается, что это изменение было типичным для наиболее значительных писателей 1930-х годов, - писателей, в чьем творчестве воплощалось служение России, а не прислуживание - подчас прямо-таки лакейское - господствующей в данный момент политической тенденции. Слово "лакейское" здесь вполне уместно; М. М. Бахтин еще в 1920-х годах говорил о "лакействе" как об определяющем качестве сочинений уже знаменитого тогда Ильи Эренбурга423.
"Лакей", помимо прочего, всегда готов превзойти своего "хозяина" в агрессивности по отношению к врагам. И. Эренбург писал 24 июля 1942 года: "Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать..." и т.д. И даже находящиеся вдали от фронта немки, утверждает Илья Григорьевич - не женщины: "Можно ли назвать женщинами этих мерзких самок?"424 Между тем ранее, 23 февраля 1942 года, Сталин в своем общеизвестном приказе отверг мнение, "что советские люди ненавидят немцев именно как немцев, что Красная Армия уничтожает немецких солдат именно как немцев, из-за ненависти ко всему немецкому... Это, конечно... неумная клевета..."425 и т.д.
Кто-либо, возможно, скажет, что Сталин лицемерил, ибо цитированные статьи Эренбурга все же публиковались. Однако после того, как наши войска заняли значительную часть Германии и убеждение, что "немцы - не люди", могло привести, а подчас и приводило к самым прискорбным последствиям, поток регулярных статей Эренбурга прекратился. Между 11 апреля и 10 мая 1945 года они не публиковались, а 18 апреля в "Правде" появилась директива начальника Агитпропа ЦК Г. Ф. Александрова под деликатным названием "Товарищ Эренбург упрощает". Позднее Илья Григорьевич с негодованием писал в своих мемуарах о пережитых им тогда "многих трудных часах"426, но, право же, все происшедшее было совершенно разумным...
Целесообразно сказать и об "экстремизме" другой знаменитости - Корнея Чуковского. Читая его изданный в 1994 году "Дневник. 1930-1969", многие его поклонники были шокированы запечатленным на его страницах безудержным воспеванием Сталина, которое прекратилось только после "партийных" обличении генсека. Но и удивление, и недовольство подобными записями в дневнике Чуковского по сути дела нелепо. Оно обусловлено внедренным за последние десятилетия в головы многих и многих людей ложным представлением, согласно которому все их "любимые" писатели 1920-х-1930-х годов якобы были настроены антисталински и даже антисоветски и если и заявляли публично нечто иное, то только из опасения репрессий и т.п.
Из того же дневника Чуковского ясно, что такие будто бы оппозиционные вождю (и основам СССР вообще) люди, как Борис Пастернак и Юрий Тынянов, полностью разделяли его преклонение перед Сталиным. Нетрудно показать, что то же самое было присуще Бабелю, Зощенко, Вс. Иванову, Маршаку, Олеше, Паустовскому, Шкловскому и другим знаменитым делегатам писательского съезда 1934 года.
Словом, восхищение Корнея Чуковского Сталиным никак не выделяет его из рядов его коллег. И действительно удивиться можно другому - тому, что этот прославленный "друг детей" сумел далеко "превзойти" вождя в своей "революционной" агрессивности.