Россия век XX-й. 1901-1939
Шрифт:
Правда, Агурский не говорит с должной ясностью, что Троцкий действовал в этом направлении только ради «политического расчета», но все же достаточно определенно разграничивает две принципиально различные вещи: создание «видимости» национальных устремлений власти (что и делал Троцкий) и, с другой стороны, неизбежный подспудный процесс действительной «национализации» власти. Он пишет, например: «Давление национальной среды, сам тот факт, что революция произошла именно в России, не мог не оказать сильнейшего влияния на большевистскую партию, как бы она ни декларировала свой интернационализм… Это было результатом органического процесса (c. 140).
И вот поистине замечательное «саморазоблачение» Троцкого. Если в 1922 году он провозглашал на страницах «Правды» (5 октября): «Большевизм национальнее монархической и иной эмиграции. Буденный национальнее Врангеля…» [318]
318
Троцкий Л. Литература и революция. — М., 1991, c. 82.
319
Троцкий Л. Коммунистический интернационал после Ленина. — М., 1994, c. 306.
Необходимо, правда, сказать, что Троцкий слишком забегал вперед: в 1928 году едва ли были основания усматривать в политике Сталина какие-либо собственно «национальные» устремления (они начали складываться — конечно же, под мощным воздействием идущего в стране «органического процесса» — позднее, в 1930-х годах), хотя программа «социализма в одной стране» все же была определенной подосновой перехода к национальной политике. Но если считать эту программу воплощением «национал-социализма», следует причислить к «национал-социалистам» и Бухарина, который ведь первым, ранее Сталина — о чем шла речь выше — ее разработал. Троцкий, кстати, прямо сказал здесь же об этом бухаринском «первенстве» и даже связал имя Бухарина с «национал-социализмом» (см. цит. изд., с. 66). Но, конечно, нелепо говорить о каком-либо «национальном духе» Бухарина. М. С. Агурский заявил в самом начале своей книги: «Я полностью отвергаю миф о Бухарине как об умнейшем „русском“ человеке и позволю себе считать его „дураком“ советской истории, притом злейшим врагом всего русского» (с. 11).
Бухарину, которому в самом деле была присуща почти патологическая ненависть ко всему русскому, явно недоставало ума, чтобы понять выдвигаемую им же самим идею «социализма в одной стране» как закономерный, естественный результат «давления национальной среды»; между тем Троцкий понимал это со всей определенностью.
Но именно тут и обнаруживается суть «позиции» Троцкого: он больше чем кто-либо из его коллег твердил о «русском национальном» характере революции, но лишь до тех пор, пока дело шло о «видимости», а не о реальной «национализации».
Впрочем, давно пора обратиться к вопросу, который, вполне вероятно, возник в уме читателей. Вот ты все говоришь нам о Троцком, а как быть с Лениным? Ведь он, проявляя «чрезвычайный интерес» к «черноземной силе» воронежского мужика, совместно с Троцким организовывал жестокое подавление соседних с воронежскими тамбовских мужиков в 1921 году и никогда не возражал — по крайней мере не возражал открыто — против того, что в возглавляемой им властной иерархии огромную роль играли евреи и другие «чужаки»?
Между прочим, мало кто знает, что до 1917 года евреи занимали в верхах большевистской партии сравнительно скромное место — явно менее значительное, чем в партиях меньшевиков и даже эсеров. Так, из тех четырнадцати евреев, которые входили в число членов и кандидатов в члены большевистского ЦК в 1917–1921 годах, всего лишь двое занимали эти партийные посты в период с 1903 года (год создания собственно большевистской партии) по 1916 год — это Зиновьев (с 1907 года) и Свердлов (с 1912 года). И особенно примечателен тот факт, что такие «цекисты» с 1917 года, как Троцкий, Урицкий, Радек, Иоффе, только в этом самом году и вошли-то в большевистскую партию! То есть получается, что евреи особенно «понадобились» тогда, когда речь пошла уже не о революционной партии, а о власти…
Можно, конечно, попросту объяснить это тем, что, мол, евреи сделали ставку на большевистскую партию не тогда, когда это грозило правительственными репрессиями, а тогда, когда сама партия готова была стать
Выше уже говорилось подробно о наиболее общем «законе»: в периоды великих смут для любой страны характерен приход к власти «чужаков». Более конкретные суждения о «закономерности» прихода в революционную власть «чужаков» не раз высказывал Ленин: наиболее ясно и резко он поведал об этом в одном личном разговоре, состоявшемся в конце июля — начале августа 1918 года, когда уже во всю силу разразилась гражданская война:
«Русский человек добр, — говорил Ленин. — Русский человек рохля, тютя… У нас каша, а не диктатура… если повести дело круто (что абсолютно необходимо), собственная партия помешает: будут хныкать, звонить по всем телефонам, уцепятся за факты, помешают. Конечно, революция закаливает, но времени слишком мало». [320] Это, между прочим, совпадает с цитированными выше словами чекистки, приведенными в воспоминаниях дипломата Г. Н. Михайловского…
320
Троцкий Лев. Дневники и письма. — М., 1994, c. 119, 120. Не исключено возражение, что Троцкий в своих интересах «приписал» эти слова Ленину. Но, во-первых, в собственных текстах Ленина встречаются суждения именно такого рода, хотя и менее резко сформулированные, а во-вторых, я цитирую личные дневниковые записи Троцкого, не предназначенные для публикации (они впервые появились в печати лишь в 1986 году).
Предвижу негодование многих читателей по этому поводу: вот, скажут они, чудовищная постановка вопроса — вместо «добрых» русских надо поставить во главе «чужаков», которые будут расправляться без колебаний! Подобное восприятие вполне естественно, но необходимо понять, что объективная историческая задача состояла все же не в некоем самоцельном подавлении всяческого сопротивления революционной власти, а (о чем не раз шла речь в этом моем сочинении) в создании государства, — в частности, в преодолении начавшегося после Февраля распада страны. Выше было показано, что десятки тысяч русских офицеров именно поэтому стали служить большевистской власти; они убеждались на опыте, что ни белые, ни, тем более, «зеленые» — то есть предводители народных бунтов — фатально не могут возродить в России государство…
Известнейший лидер дореволюционной русской партии националистов В. В. Шульгин, ставший затем одним из видных идеологов Белого движения, постоянно и подчас крайне негодующе писал о «еврейском засилье» в большевистской власти, о том, что евреи, как он определил, «явились спинным хребтом и костяком коммунистической партии», которую они «своей организованностью и сцепкой, своей настойчивостью и волей… консолидировали и укрепили». [321] Однако еще до окончания гражданской войны, в 1921 году способный к трезвому размышлению Василий Витальевич недвусмысленно заявил, что именно большевики «восстанавливают военное могущество России… восстанавливают границы Российской державы до ее естественных пределов». [322] Он уточнял: «Конечно, они думают, что они создали социалистическую армию, которая дерется „во имя Интернационала“, — но это вздор. Им только так кажется. На самом деле, они восстановили русскую армию… Как это ни дико, но это так… Знамя Единой России фактически подняли большевики… Конечно, Ленин и Троцкий продолжают трубить Интернационал… На самом деле их армия била поляков, как поляков. И именно за то, что они отхватили чисто русские области» (c. 515–516; имелась в виду война с Польшей Пилсудского в 1920 году).
321
Шульгин В. В. «Что нам в них не нравится…» Об антисемитизме в России. — СПб., 1992, c. 35.
322
Шульгин В. В.Дни. 1920. — М., 1989, c. 517.