Россия времени Ивана Грозного
Шрифт:
В 80-е годы велись работы еще над одним грандиозным памятником правления Ивана IV — лицевым летописным сводом. Каждый лист общерусской Никоновской летописи должен был быть иллюстрирован. Созданный по непосредственному распоряжению царя, свод содержал историю человечества от библейских времен до его царствования, он увековечивал и прославлял власть русских самодержцев, незыблемую до конца мироздания. Лицевой свод невольно перерос свое непосредственное назначение. В лаконичном и условном стиле его миниатюр детально и разнообразно изображены всевозможные стороны русской жизни: города, утварь, одежда, оружие. Лицевой свод показал новые приемы композиций. Вместо двуплановых (на первом ранее помещались фигуры, а на втором — палаты и горки) миниатюры стали многоплановыми. Изображение, подобно иконному, разворачивается по плоскости вверх (по принципу непрерывного действия).
Прославлению царской власти были посвящены произведения различных ремесел. Даже пушки
Те же тенденции к пышности и великолепию отличают и шитье. Последним значительным произведением этого времени, выполненным в традициях русского и южно-славянского шитья с богатой красочной гаммой, была плащаница, вышитая шелком в мастерской Евфросинии Старицкой 1565 г. для Кирилло-Белозерского монастыря. В шитье постепенно начинает преобладать металлическая — золотая и серебряная нить.
В годы опричнины интерес царя к изобразительному искусству приобретает особую целенаправленность. На фресках крытых галерей и приделов, пристроенных к Благовещенскому собору (1564), и великокняжеской усыпальницы Михаило-Архангельского собора (1564–1565) были запечатлены предки Грозного. Далекие от портретного сходства, фрески точно указывали сан, чин и возраст воспроизводимого лица. Изображения античных мудрецов, в том числе Аристотеля и Гомера, отличаются присутствием чисто русских деталей. Гомера художник облек в царскую мантию, под которой видны русская рубашка и штаны. Римского поэта Вергилия снабдили короткой туникой и плащом — одеждой мучеников, известной русской и византийской иконописи, и шапкой, похожей на ту, что носили в старину крестьяне.
Тенденции официального искусства прослеживаются и в новоприсоединенных районах, в частности, в стенописи собора Свияжского монастыря (1561). Здесь и многочисленные сюжеты аллегорического характера, и апокрифические легенды, причем в некоторых изображениях животных явно чувствуется западное влияние. Автор стенописи изобразил царя и настоятеля монастыря Германа в алтарной композиции «Великий вход», которая иллюстрировала литургическое песнопение.
В художественной жизни России произошло парадоксальное явление, на которое обратил внимание М. В. Алпатов. По мере усиления повествовательного начала в изобразительном искусстве московские мастера стали опираться на достижения новгородской и псковской школ. Мастера Новгорода вызывались не только в Москву. Сходным образом формировались кадры ремесленников и в Казани (они набирались в Костроме, Москве, Владимире и других городах). Многочисленные местные школы и направления постепенно сменялись одним общерусским, сохраняя местные особенности только в частностях. Язык изобразительных произведений так же многословен и велеречив, как «многошумящия» послания царя. Художники этого времени, чтобы воспрепятствовать разномыслию, пытаются объяснить каждое слово иллюстрируемого ими текста — будь то житие святого, легенда из Ветхого завета или притча. Произведения перегружены деталями, многочисленными фигурами,
Во время Ливонской войны, поглощавшей большие средства и требовавшей напряжения сил всей страны, несколько ослабела и строительная деятельность. Был сооружен только один более или менее значительный храм — Успенский собор в Вологде, задуманный как повторение московского. Это отвечало тогдашнему желанию Ивана IV перевести в Вологду столицу государства и митрополичью резиденцию. Но Успенский храм в Вологде (1568–1570) — огрубленный вариант московского собора. Стены его лишены колончатого пояса, окна очень высоко подняты к закомарам. Суровое и тяжеловесное здание производит впечатление скорее крепости, нежели обычного храма, и передает свойственную Грозному гигантоманию и суровый дух опричнины.
В 70-е годы прекратилось создание каких-либо новых памятников архитектуры и живописи{24}.
ЖИВОТВОРНЫЙ РОДНИК
Влияние церкви и самодержавной власти смогли затормозить и видоизменить развитие культуры, но не уничтожить ее. Народ оставался хранителем ее ценностей и той основы, на которой возник новый подъем культуры в XVII в. Народная традиция наиболее непосредственно проявляется в прикладном искусстве. К сожалению, большая часть произведений прикладного искусства не дошла до нашего времени. Сгорели или искрошились от ветхости знаменитые кирилловские чаши — «потешельные» (праздничные) и «гостиные», исчезла известная на всю Россию калужская и тверская посуда, отличавшаяся простотой и дешевизной. В Твери делались ставцы белые и красные с «кровлями» (крышками) и без них, осиновые белые блюда. Стерлись вологодские «репчатые» или украшенные костью, тверские простые и олифленые ложки.
Сохранились только знаменитые новгородские коробьи — красные и желтые, окованные черным и белым железом, снабженные замками. Коробьи — непременная принадлежность монастыря и монастырского подворья, богатого боярского и купеческого двора — использовались также для хранения царского архива и казны. Коробьи новгородского производства расходились по всей стране и вывозились далеко за ее пределы. Уцелели и немногочисленные прялки, каждая из которых — будь то расписная или резная — воспринимается как чудо красоты.
Не сохранились деревянные изделия прикладного искусства, широко употреблявшиеся в быту: украшенные резьбой или росписью, то геометрической, то растительной, рубели, коромысла — нехитрые хозяйственные принадлежности, носившие неповторимый отпечаток мастерства рук, изготовивших их, и сохранившие традиции местности, откуда вышли эти вещи. Пожалуй, в области деревообработки, не регламентированной строгими нормами государственных или церковных распоряжений, мог дольше сохраниться дух неповторимости, противоборствовавший единообразию, охватившему культуру.
Этой тенденции противостояла и устная народная культура. Игры, вождение медведей, сопровождавшиеся острыми шутками о правителях, будили живую мысль народа, вызывая противодействие церкви и государства.
Русская контрреформация вела ожесточенную борьбу с народным искусством и, в первую очередь, скоморошеством, Представление о скоморохах как «видимых бесах» проникло и в апологетическую литературу. Крестьяне, судя по былине о Вавиле-скоморохе, поддерживали «веселых людей», живших в деревнях с ними рядом. Ненависть церковников вызывали и остатки языческих обычаев — русалии на Иванов день, поминание родителей в троицкую субботу и другие народные празднества. Несмотря на запрещение народной музыки — «гуслей, и смыков, и сопелей, и всякого гудения»,1 она оказала влияние на военную музыку XVI в. В 60-е годы вошло в обычай перед началом битвы «бити по набату и в сурну играти».2
Терпела русская церковь только юродивых. Предание приписывало псковскому юродивому Николе заслугу спасения Пскова. Он встретил Ивана IV при въезде в город и поучал его «ужасными словесы еже престати велия кровопролития».3 Грозный не послушался. Тогда Никола послал царю кусок сырого мяса. На что Грозный ответил: «Я христианин и мяса в пост (дело происходило во время великого поста. — Авт.) не ем». Никола заметил: «Неужели съесть постом кусок мяса какого-нибудь животного грешно, а нет греха есть столько людского мяса, сколько он уже съел?». Он предупредил, что с царем «случится какое-нибудь серьезное происшествие, если он не перестанет умерщвлять людей». По другому преданию, Никола остановил казни словами: «Ивашка, Ивашка, до каких пор будешь ты без вины проливать христианскую кровь. Подумай об этом и уйди в эту же минуту или тебя постигнет большое несчастье».4 Испуганный словами юродивого, Грозный якобы отказался от казней в Пскове и быстро покинул город.5