Россия за облаком
Шрифт:
«Зять любит взять», – сосед налегал под водочку на привезённую буженину (Фектя запекала свиные окорока в печи) и учил Горислава Борисовича жизни.
– Какие-то вы, Савостины, малохольные. Где ж это видано, чтобы русский человек вина не пил?
– Его же и монаси приемлют, – подтверждал отец Аркадий, но тут же благоразумно оговаривался: – Ко благовремении!.. А излишнее питие – свинское житие!
– Вот именно! – соглашался Андрей Васильевич, наливая по новой. – Вы деревня, как свиньи в навозе роетесь, а мы городские, у нас культура. Для вас с нами породниться – честь, а вы рыло воротите,
– Я пью, – Горислав Борисович, не желавший из-за пьяного дурака портить праздник, кивнул на свой бокал с шампанским.
– Это для баб! А мужик должен водку!
– Кому должен? – не утерпел Горислав Борисович, но сосед не слушал.
– Вот ты мне скажи, почему все ваши не пьют как люди? Лимонадиком пробавляются, а для форсу выпьют морсу… Брезгуете нами?
– Нет, – кротко ответствовал Горислав Борисович. – Просто абстиненты.
– Чево?! – некультурно изумился городской житель. – Староверы, что ли?
– Андрей, не греши! – пожурил отец Аркадий. – Я Савостиных давно знаю, православные они. Особенно хозяйка, часто в храме бывает. А вот вас, – поповский взгляд остановился на Гориславе Борисовиче, – простите, не припомню.
– Я католик, – сказал Горислав Борисович, благоразумно умолчав, что и в костёле он в сознательном возрасте не бывал, разве ещё в шестидесятых, когда ездил с экскурсией в Вильнюс.
– Католик? – удивлённо-уважительно протянул сосед. – А я думал – жид.
Горислава Борисовича, в котором и еврейской крови было двенадцать с половиной капель, покорёжило от этих слов, но он и теперь промолчал.
– Не верь врагу прощёному, коню лечёному и жиду крещёному, – произнёс сосед, назидательно вздев вилку.
Налил ещё рюмашку, зажевал свининкой, затем встал из-за стола и громко, перекрыв все разговоры, объявил:
– Ах, невеста хороша! А хороша ли хозяйка будет? – не ленива ли, не балована? Вот мы сейчас это проверим!
Пошатываясь вышел на кухню и вернулся с помойным ведром, полным грязной воды, картофельных очисток и ещё какой-то дряни. С маху, едва не забрызгав гостей, выплеснул всё это богатство на пол, сверху шлёпнул половую тряпку.
– Ай, в доме нечисто! Покажи, красавица, как убирать умеешь.
Шурка растерянно оглянулась, не зная, что делать. Ничего подобного по окрестным деревням и сто лет назад не было, а теперь – и подавно. В былые годы молодёжь до свадьбы развлекалась кто во что горазд: мальчишники устраивались, девичники. Родня невесты торжественно её пропивала, устраивая гулянку за счёт жениховой родни, а будущая свекровь и золовки требовали смотрин, когда родственницы жениха идут с невестой в баню и там всю её оглядывают: ладна ли телом, нет ли тайной порчи или увечья. За увечье иной раз случайный синяк могли посчитать или царапину, поэтому перед смотринами девку на выданье от тяжёлой и опасной работы берегли, а совсем малых, если доведётся ненароком расшибиться, успокаивали, говоря: «До свадьбы заживёт». Но всё это допрежь венчания, а как молодые из церкви вернутся, полагается только пир и величальные песни.
Лопастовы, однако, повернули дело по-своему. Шурка, поймав кивок свекрови, поднялась из-за стола, подоткнула белый кружевной подол и принялась мыть пол. Через две минуты грязь была в ведре, но вынести ведро
– Ой, не чисто, плохо моешь! – возгласил Андрей Васильевич, вновь вывернув ведро на пол, и принялся топтаться посреди лужи, разводя вовсе несусветную грязищу.
– Сам-то не упади, – предупредила старенькая женихова бабушка. – А то стоишь на ногах, как на вил'aх.
Предупреждение прозвучало очень кстати, каблук гостя скользнул по разгвазданному капустному листу, и Андрей Васильевич грохнулся в самую серёдку натоптанного.
Кто-то ахнул, кто-то расхохотался, но мат пострадавшего перекрыл всё.
– Вот уж за кем убирать не надо, чисто пол вытер! – возгласил Платон, не скрывавший удовлетворения при виде подобного афронта.
Андрей Васильевич, уже поднявшийся было с четверенек, вновь поскользнулся и вдругорядь очутился среди помоев.
Не дожидаясь третьего раза, Никита вдвоём с шафером подняли ревнителя старины и отвели в боковую комнату, переодеваться. Шурка поспешно домывала пол, благо что желающих в третий раз выворачивать ведро не нашлось.
– А коли так, то проверим-ка, какой из жениха хозяин будет! – нарушил неловкую тишину Платон. – Пошли, Борисыч, пособишь подарок принесть.
Горислав Борисович и Платон вышли во двор, где в телеге под сеном было ещё немало всякой снеди. Горислав Борисович видел, что Платон обижен за свою любимицу, и, стараясь успокоить, произнёс:
– Есть такой обычай, чтобы невеста в праздничном платье пол мыла. Только вроде бы не у русских, а у чувашей.
– А у русских, – раздельно произнёс Платон, – ежели свинья из грязной лужи вылазить не хочет, её кличут: «Чуваш, чуваш!» Теперь понятно, почему.
Хорошо хоть не при гостях такое сказал.
В основном на телеге оставались сладкие наедки: яблоки, ватрушка, пирог с ревенём, но было и кое-что на завтрашний день, всё крытое полотном, а поверху – двумя железными корытами, чтобы не достали бродячие собаки и кошки, которые, несомненно, учуют соблазнительный запах.
Из-под корыта Платон достал керамический противень с жареным гусем, передал его Гориславу Борисовичу, а сам взял нож, которым Фектя нарезала пироги и буженину. У Лопастовых, конечно, ножи есть, но свой всегда острее. Платон дважды резанул ножиком по стальному тележному ободу, полюбовался на дело рук своих, постучал лезвием по прилучившемуся камню, добавив щербин и заусениц, и вновь резанул обод, превратив острый нож в полное непотребство.
– Тоже не наш обычай. Тут карельских деревень полно, так это у карел жениха заставляют гуся тупым ножом резать и родню оделять. У них эту шутку все знают, а вот наш догадается ли нож о край противня поточить?..
Поточить нож Серёжа не догадался, да и вообще, оказалось, что гуся разделывать он не умеет, пытаясь пилить ножом против кости. В результате забрызгался жиром и сердито оттолкнул подарок.
– Эх ты, я думал, ты городской – так гораздый, а тебя ещё учить и учить! Смотри, как надо… – Платон в четверть минуты выправил нож и приступил к делёжке. Вам, молодым, по жизни лететь, вам – крылышки; мне со свёкром на земле стоять – нам ножки; свекровушке молодую семью на груди греть – ей грудка; а тёще дома сидеть, дочь вспоминать – ей гузка.