Россия за облаком
Шрифт:
Привычное, бессильное раздражение охватило Горислава Борисовича, и понадобилась многолетняя выдержка застойных времён, чтобы не наговорить симпатичному майору гадостей прямо в закамуфлированную бородой физиономию.
Горислав Борисович вздохнул и сказал единственное, на что осмелился:
– Всё-таки не пойму… какие вы ни будь крутые, но вас всего двадцать человек. Это же капля в океане! Что вы там сможете сделать?
– Тебе понимать и не обязательно. Ты, главное, довези, а там мы как-нибудь разберёмся.
– Довезти, не понимая, не получится. Это только лошадь идёт, куда постромки ведут, а я – живой человек.
– Туман, – перебил майор, не забывавший внимательно
– Ну да, я же предупреждал.
Наушник у майора пискнул и чуть слышно произнёс:
– Сигнал локатора потерян.
– Нормально. Продолжайте следить за дорогой.
– Рация молчит.
– Отлично! Всё идёт штатно. Работаем!
– Вы не о том говорите, – напомнил Горислав Борисович. – С такими разговорами мы живо выедем назад, к рациям и локаторам.
– А ты чего молчишь?
– Мне говорить не о чем. Я старый человек и никуда попадать не хочу. Будь моя воля, сидел бы сейчас дома, пил чай с морошковым вареньем.
– Тем самым, с Орловых мшаников?
– С тем самым. А вы, если в самом деле хотите куда-нибудь доехать, говорите о своих планах. Правду, только правду, всю правду.
– Ладно! – с весёлой злостью сказал майор. – Начинаем разговор. Заодно и ты поймёшь, чего мы хотим и что сможем сделать. Ты, небось, полагаешь, мы туда революцию хотим экспортировать? Или наоборот, контрреволюцию?.. Ошибаешься. Я, конечно, майор, но не Че Гевара. Кстати, по убеждениям я законченный республиканец, но, если понадобится, вполне примирюсь с таким архитектурным излишеством, как монархическая надстройка на государстве. Содержание её дороговато, но революционные войны – дороже.
– Абсолютная монархия не архитектурное излишество, а реальный инструмент власти, – напомнил Горислав Борисович. – Так что вы всё-таки едете делать революцию.
– Нет. Мы едем её предупреждать.
– В середину девятнадцатого века? Силами двадцати человек?
– Конечно. А ты думал, я полезу в семнадцатый год? У истории грандиозная инерция. Уже в шестнадцатом году революцию было не остановить. Даже если отстрелять всех лидеров большевизма, а заодно и эсеров, это ничего не изменит. Дело не в большевиках, просто к этому времени выросло поколение, чьё детство пришлось на девятьсот пятый год. Даже в сказках для этих детишек не было царя-батюшки, а был Николай Кровавый. А потом они прошли страшную школу Первой мировой, научились убивать и умирать, с полным безразличием к своей и чужой жизни. Вот они и сделали революцию, а Ленин, Троцкий или Спиридонова – пена на волнах. Революция отличается от дворцового переворота тем, что её делает народ, поэтому её нельзя остановить, а можно только ценой миллионов жертв потопить в крови, что и было выполнено в тридцатые годы товарищем Сталиным. Я не вижу большой разницы между ним и генералом Корниловым. В любом случае то, что останется от России после гражданской войны, примет самые уродливые формы. Страна-калека с вырезанным населением и ампутированными идеалами. Социализм хотя бы на время вызвал прилив энтузиазма у выживших, а белая идея – уже полный маразм. Нет уж, гражданской войны нужно избежать во что бы то ни стало, а заниматься этим в семнадцатом году – всё равно что заливать Везувий из чайника. Когда вулкан проснулся, его уже не затушишь. А что касается абсолютной монархии, то она исторически обречена, и либо перестроится в архитектурное излишество, либо будет снесена.
– Так что всё-таки революция, – повторил Горислав Борисович.
– Не революция, а эволюция. В крайнем случае – государственный переворот, хотя мне очень хотелось бы этого избежать. Видишь ли, из геологии известно, что революционные,
– Вы геолог? – спросил Горислав Борисович.
– Нет. Я патриот. Ну и почему ты не говоришь, что патриотизм – последнее прибежище негодяя?
– Прежде всего я не люблю громких фраз. А во-вторых, хотя патриотические идеи действительно вовсю используются негодяями, это не значит, что весь патриотизм следует отдавать им на откуп. Иначе честным людям будет негде жить.
– Молодец, правильно понимаешь, – похвалил майор.
«Интересно, почему он начал мне тыкать? – подумал Горислав Борисович. – Я на тридцать лет старше его. Вряд ли это от природного хамства. Должно быть, элемент психологического давления. Или, наоборот, знак доверия – показывает, что я включён в команду, где он со всеми на „ты“.
– Посматривай!.. – донеслась из тумана перекличка возниц. Белая мгла сгустилась настолько, что даже край телеги был различим смутно, а круп лошади виднелся размытым пятном. Светло, а не видно ни зги, в самом прямом значении этого слова. Побрякивает колокольчик над лошадиной холкой, а сгиб дуги, где он подвешен, не разглядеть при всём желании. И дороги не видать, и окрестностей; едет обоз наугад, не знаю куда.
– Вы поконкретнее говорите, – напомнил Горислав Борисович, – а то патриотизм – понятие безвременное, с ним можно куда угодно заехать.
– Для того чтобы избежать вулканических потрясений общества, – с готовностью отозвался майор, – работу нужно начинать заблаговременно. Лет хотя бы за пятьдесят. Да-да, у нас именно такая долгосрочная программа. Лучше всего попасть в начало шестидесятых, тогда было бы время на раскачку. Мы бы успели показать себя в деле, желательно в войне, заняли бы прочные позиции в обществе, наладили связи с властными структурами…
– В какой войне? Крымская кампания давно закончилась, начало шестидесятых – мирное время.
– А польское восстание? Вполне полномасштабная война, и к тому же наше внутреннее дело.
– Поляков вам не жалко?
– Жалко, мой дорогой, у пчёлки в попке. Мне и себя не слишком жалко. Когда речь идёт о России – Польшу со всеми шановными панами можно скинуть со счет'oв. Кстати, будь моя воля, я бы позволил восстанию закончиться удачей; Польша в составе империи напоминает раковую опухоль в организме, метастазы от неё проникают повсюду. Но в шестьдесят третьем у меня ещё не будет достаточно сил, так что Ржечь Посполитую будем использовать в качестве военного полигона, а ампутируем её малость позже, и пусть сгнивает сама по себе.
«Боже, кого я везу? – в отчаянии думал Горислав Борисович. – Его к живым людям нельзя подпускать, такому среди крокодилов самое место…»
– Александр Второй – освободитель, – честно рассуждал майор вслух, – в отношении этого человека у меня никаких иллюзий. Не помню, кто из современников назвал его человеком размытых действий. Очень точная характеристика. Он делал то, что нужно, но всегда наполовину и в последнюю минуту. То примется разрешать, то строгости напустит, то начнёт реформы, то притормозит. Сапёры таких суетливых называют смертниками, рано или поздно они взрываются…