Россия загробная
Шрифт:
— С почином, товарищи! Суперакт свершился! Су… — начал на темной набережной Удалов, обращаясь к двум своим товарищам, но не договорил и осекся. Глаза его вдруг уставились в одну точку и остекленели. Бритый наголо человек молча и тупо смотрел в мутную тьму на ту сторону реки. Там что-то двигалось. Медленно и плавно, будто несомая летним ночным ветерком, выступала из предутренней тьмы высокая фигура старика в сером развевающемся рубище, подпоясанном узким ремешком. Седые волосы веяли по ветру. Старик, слабо перебирая ногами в желтых советских сандалиях, скользил в полуметре над водой в сторону Кремля.
3.
Ранним утром на Якиманской набережной собралась толпа. Она все увеличивалась. Проезжавшие мимо автомобили тормозили и приветственно
— Ну что, упал царь? Свалился император? В воду?
— Упал, упал наконец! — с радостной ненавистью отвечали из толпы.
— В Москве дышать сразу стало легче, вы что, разве не чувствуете!?
Они преувеличивали: в Москве, как и все последние дни, дышать было тяжело. Пахло раскаленным асфальтом, сухой пылью, жестким солнцем и гарью. Запах гари накатывал волнами, прилипал к ноздрям, вызывал тошноту. Уже появились люди в марлевых повязках. Это под Шатурой горели торфянники.
Вдоль всего парапета, от Крымского моста и до Каменного, стояли сотни людей и смотрели в воду. Новые, прибывающие со всех сторон, не могли понять, на что они смотрят и в недоумении крутили головами.
— Да где же он? Где он? Я не вижу, мама, ну где же он? — ныла девочка с двумя огромными белыми бантами, сидевшая на руках у мамы.
— Да вон же он! Да не туда ты смотришь, смотри вон туда!
Девочка повернула голову и увидела. Ее ножки в белых носочках и крошечных лакированных туфельках радостно задрыгали.
— Вижу, мама, вижу!
Взгляд новоприбывшего зеваки находил наконец на серой глади реки, напротив бассейна "Чайка", черный кругляш, немного поднимавшийся над водой. Но что это было? Некоторые говорили, что это голова императора, другие с хохотом утверждали, что это его зад. На самом деле это был носок ботфорта. Нога вместе с частью туловища, отделившись от тела, косо воткнулась в густой слой придонной жижи и торчала теперь на тридцать сантиметров над водой. Иногда на нее садилась речная чайка и стояла посередине реки на своих тонких ножках.
Вдруг со стороны Каменного моста, нарушая правила движения, с синим пламенем мигалок примчалось две черные иномарки. Тормоза взвизгнули, дверцы открылись, и из них выпрыгнули на набережную шесть молодых людей в серых, цвета стали, костюмах. На лицах у них была написана такая наглая и бесконечная уверенность в своем праве на все, что люди как-то сами собой расступались перед ними, пропуская их к тому месту, где еще вчера вечером стоял чугунный гигант работы модного скульптура, замучившего Москву своими творениями. Очутившись на месте, шестеро новоприбывших — авангард армии из чиновников, экспертов и спецагентов, которая уже выдвигалась к месту происшествия — тут же образовали нечто вроде цепи и начали оттеснятьтолпу. Люди не хотели уходить и кричали им в лицо:
— Вы кто вообще тут? Вы чего пихаетесь вообще тут?
Пятеро молча, не снисходя до объяснений, продолжали теснить толпу, а шестой отвечал вежливым тихим голосом:
— Мы Федеральная служба безопасности. Это наша зона ответственности. Просим всех отойти от места происшествия. Просим всех отойти от места происшествия.
Черные машины каждую минуту подкатывали теперь с двух сторон, от Крымского моста и от Каменного. Мигалки заходились истошным синим пламенем на блестевших крышах. Появился толстый милицейский генерал в серой форме с красными лампасами и такого же цвета лицом. Он вступил в разговор с высоким и худым человеком в штатском, который с рацией в руке расхаживал по набережной. Прибыло три пожарных машины, из дверей вылезали неповоротливые пожарные в брезентовых костюмах, резиновых сапогах и огромных сияющих касках. Огня не было, и вскоре они, маясь бездельем, ходили в своем тяжелом одеянии по набережной с мрачными лицами. Зато четверо мужчин, приехавших на автобусе Volkswagen с затемненными стеклами, тут же взялись за дело. Они беспрепятственно прошли за уже установленные решетки ограждения и
— Следы взрыва ищут, — сказал кто-то в толпе.
— Смотрите, смотрите! — крикнул чей-то веселый голос.
Посередине реки стоял катер МЧС с белой скошенной рубкой. Белая лесенка на борту катера уходила под воду. Водолаз в тяжелом костюме, переваливаясь, прошел по палубе к лесенке и неуклюже развернулся. Он стоял спиной к толпе, пока двое в оранжевых спасательных жилетах надевали ему на голову круглый шлем с окошком. После этого он, медленно нащупывая огромной ногой ступеньки, стал спускаться по лесенке. Сначала в воду ушли его слоновьи ноги, потом он погрузился по пояс и только тогда разжал руки в огромных черных рукавицах и, откинувшись спиной вперед, ушел в воду.
В трех километрах от бурлящей на набережной веселой толпы, в кабинете с задернутыми синими гардинами, человек с мятым лицом и тусклыми глазами сидел за письменным столом с телефонной трубкой в руке. Он был бледен страшной, нездоровой бледностью. Ему докладывали прямо с набережной.
— Толпу отодвинуть на сто метров, — командовал Затрапезников своим обычным бесцветным голосом. Его изможденное лицо не менялось в выражении никогда, только в серых и тоже тусклых глазах иногда пробегало что-то непонятное и тоскливое. Проморгал! — билось у него в висках. Упустил! А как же стабильность? На этот страшный вопрос он не знал ответа, да и не мог его знать, потому что все то, что он держал под контролем, вдруг развалилось в мгновенье и превратилось в огромную и все увеличивавшуюся толпу, которая не хотела расходиться и хамила его людям. Об этом он тоже уже знал. Неужели началось то, чего он так боялся и что иногда приходило ему в ночных кошмарах, где он оказывался маленьким человечком, убегавшим от чего-то огромного, что гналось за ним гигантскими шагами? — Да, оттеснить, не смотря ни на что… Он снова слушал.
— Два водолаза мало, вызывайте еще, — сказал он. — Баржа с подъемным краном идет. Расчетное время прибытия пятнадцать сорок. Он опять молчал. — Что там на месте подрыва? Тут он молчал долго, с сосредоточенным лицом слушая, что ему говорят. И чем дольше он слушал, что ему говорят, тем плотнее сжимался его и без того узкий рот и нарастало это непонятное выражение глаз на вдруг похудевшем истомленном страданием лице.
— Бидоны с творогом? — наконец сказал он. — Подорвали скульптуру бидонами с творогом? Нет? Да? Два со сметаной? Всего четыре? Четырьмя бидонами с творогом и сметаной взорвали произведение искусства высотой в сто метров? Вы понимаете, что вы говорите? Вы жопа, полковник! — никто никогда не слышал таких слов от генерала Затрапезникова. — Я отдам вас под трибунал! Я вам сказал, нам дали двадцать четыре часа, чтобы найти преступников, которые в центре Москвы, в километре от Кремля, устраивают террористические акты! Я отвечаю головой, и вы отвечаете головой, и передайте генералу Барташьяну, что он тоже отвечает головой… Он положил трубку и прошелся по кабинету, движением пытаясь успокоить разгулявшиеся нервы. Но не мог. Двое — президент и святой Феликс — все смотрели внимательно и испытующе на него с портретов, словно им было интересно, как он справится с этими безумными бидонами, и со свалившимся в реку императором, и с сумасшедшим математиком, возглавившим институт в Протвино, и с дырой в загробный мир, и с коммунистами, забросившими туда отряд героев, и с шофером Чебутыкиным, который в этот момент, зажатый между двумя глухо молчащими оперативниками на заднем сиденье черного "Мерседеса" с тонированными стеклами, въезжал в огромные раздвижные ворота Лефортовской тюрьмы.
Глава восьмая
1.
Ашот Семенович Гаврильянц перенес свою штаб-квартиру в город Протвино. Он арендовал целый этаж местной гостиницы и перевел сюда своих управленцев и распространителей. Газету он поручил трем замам, которые оставались в небоскребе "Федерация". Каждое утро он начинал с планерки, проходившей в конференц-зале гостиницы. У дверей в зал в это время становился приехавший с Гаврильянцем из Москвы охранник. Планерки были секретные.