Россия. История успеха. После потопа
Шрифт:
Из народов, входящих ныне в состав России, оказались разделены государственными границами лезгины и осетины, но это произошло еще в результате развала Российской империи большевиками.
Собственно российская территория даже приросла – за счет Калининградской области, Карельского перешейка и северного берега Ладоги (то и другое, до 1917 г., – части Великого княжества Финляндского), Тувы (которая одна больше всей Прибалтики) и Курильских островов, а также района Печенги, возвращенного финнами, и Южного Сахалина, возвращенного японцами.
Ни российское руководство, ни общественность (отдельные активисты не в счет) не ставит вопрос о пересмотре границ с соседями. Россия и без того располагает замечательной территорией, уникальной в стратегическом, геополитическом и транспортном отношении, самой перспективной территорией мира. Об этом у нас шла речь
В 1909 г. в современных границах России насчитывалось 85 млн жителей, в 2009 г., сто лет спустя, – 141,9 млн, на 67 % больше. Несмотря на все гекатомбы XX в.! Разумеется, в начале XX в. никто не думал, что прирост окажется таким скромным. Но все познается в сравнении. Во Франции население выросло за тот же период с 40 до 62 млн человек (на 55 %), в Бельгии – с 7,5 до 10,7 млн (на 39 %), в Великобритании в ее нынешних границах (т. е. с Ольстером) – с 42 до 61 млн (на 45 %); в Швеции – с 5,5 до 9 млн (на 63 %). В Италии население выросло за эти сто лет с 34,8 до 58 млн человек, на 67 %, что в точности равно российскому показателю. С другой стороны, население Португалии выросло за то же время на 85 %, а Испании – даже удвоилось.
Когда Россия входила в XX в., никто не мог предсказать, сколько десятилетий у нее займет завершение перехода от аграрного общества к индустриальному, и не было уверенности, что она этот переход завершит даже во второй половине века – прежде всего потому, что преобладание сельского населения в стране было подавляющим. Это переход не завершили в то время и в более продвинутых частях Европы. В Швеции, совсем не отсталой стране, перед Первой мировой войной в городах жило всего 20 % населения, а Франция пришла к соотношению 50: 50 только в 1930 г. Сталинское «раскрестьянивание», произведенное самыми свирепыми методами, снизило к началу Великой Отечественной войны сельское население РСФСР до 65 %. Но даже к моменту смерти диктатора городское население еще не сравнялось с сельским – несмотря на выдавливание рабочей силы из деревни с помощью оргнаборов, армейской службы и другими способами. Преемники Сталина доделали дело, аграрного общества к моменту их ухода с исторической сцены в России не было настолько, что страна уже не могла обходиться своим продовольствием. Как бы то ни было, сегодня в России общество современного типа, с хорошим уровнем образования, вполне готовое как к постиндустриальному развитию, так и к новой индустриализации.
Российский суперэтнос радикально изменился за последнее столетие – во многом в лучшую сторону. За несколько поколений народ может измениться до неузнаваемости. Это правило мировая история подтверждает на многих примерах. Согласно историческим свидетельствам, в XVI–XVII вв. чеченцы слыли самым мирным среди народов Северного Кавказа. Зато большой свирепостью славились в это время шведы. Они так отличились на юге Польши во время Тридцатилетней войны, что Генрик Сенкевич не хотел ехать в Стокгольм за своей Нобелевской премией – не мог простить шведам их зверства трехсотлетней давности. В Российской империи в буйных народах ходили финны, легко пускавшие в ход свои знаменитые «финки». «В конце XVIII – начале XIX в. в Европе не было народа более мирного, идиллического, философского и более пренебрегаемого соседями, чем немцы» (В. О. Ключевский). Показателен пример США. Вплоть до конца 60-х в ряде штатов были отдельные школы для белых и черных, отдельные места в автобусах, отдельные скамейки в парках. И хотя расизм и сегодня остается одной из самых горячих тем американской жизни, в 2008 г. в США был выбран черный президент.
Чарлз Диккенс писал в 1856 г.: «Двенадцать месяцев назад считалось «не по-английски» не вешать собственных солдат. Тридцать лет назад было «не по-английски» не вешать людей дюжинами каждый понедельник. Шестьдесят лет назад было «не по-английски» вставать из-за стола трезвым». Но потом это стало вполне «по-английски», хотя пришлось долго привыкать. Диккенс продолжает: «Один мировой судья заявляет мне, что я принадлежу к народу пьянчужек. Все англичане – пьяницы, таков судейский припев» (Ч. Диккенс. Собрание сочинений в 30 т. Т. 28. – М., 1960. С. 376).
Итак, все этносы меняются. Радикальным образом изменился за последнее столетие российский суперэтнос и его основа – русский народ. Как целое, былая Россия исчезла подобно Атлантиде, мемуаристы, не сговариваясь, называют ее «потонувшим
71
H. Muhlestein. Russland und die Psychomachie Europas. – Munchen. 1925. S. 62 (Цит. по: Мануэль Саркисянц. Россия и мессианизм. – СПб., 2005. С. 152).
Россия начала XX в. – страна хоть и динамичная, но еще достаточно консервативная, – едва ли была способна на перемены такого размаха и такой быстроты, какие дались ей с относительной легкостью на пороге века следующего. Сто лет назад она слишком крепко держалась за свое – и за то, за что необходимо было держаться, и за то, что следовало отбросить. Другой ее сделали пережитые в XX в. потрясения и страдания.
Уцелело ли что-нибудь от российского самоощущения начала века? Новый российский народ не сохранил и не мог сохранить веру в незыблемость окружающего его мироздания – XX в. отнял всякую надежду на незыблемость. Бесповоротно расколото и единство прежней русской нации, о чем позаботились советские коммунистические вожди, проведя «украинизацию» и «белорусизацию». Обратное слияние с теми, кто осознал себя в качестве украинцев, и только украинцев, уже невозможно. Хотел бы ошибиться, но боюсь, то же относится и к белорусам.
Вера в Бога, боюсь, уже не станет в России частью драгоценной триады «За Веру, Царя и Отечество» («за Царя» – означает, если вдуматься, «за незыблемость государства и его устоев») – не станет, ибо нет больше тех, кто ощущал эту триаду сердцем, без рефлексии и сомнений. Уже видны пределы российского религиозного возрождения, одного из самых отрадных явлений посткоммунистической России. Эти пределы кладет нравственный релятивизм. Он воцарился у нас вместе с высоким образовательным уровнем населения. Для начитанного и эрудированного человека грех, увы, не всегда табуирован и к тому же относителен. Вместе с тем у наблюдаемого ныне возврата людей к вере есть одно замечательное достоинство. Оно состоит в том, что сегодняшние «новые верующие» пришли к вере в результате личного решения. Они наполняют сегодня храмы по доброй воле. Зрелище высокого чиновника, неумело крестящегося перед камерами, не может это обесценить.
Крепость веры в старой России непротиворечиво уживалась с тем фактом, что молитва и исповедь были прежде всего воспроизведением образа жизни отцов и дедов. Люди соблюдали праздники (в первую очередь праздники), общались в церкви, поскольку церковь в какой-то мере выполняла функции клуба (для людей, даже не знавших этого слова). Помня об этом, мы должны ценить сегодняшних «новых верующих», для которых молитва и исповедь – сознательный акт.
Чувство слитности с Россией у населяющих ее нерусских народов сегодня подвергается испытанию, так что оценивать его преждевременно. Видимо, пройдет не одно десятилетие, прежде чем оно вновь определится более или менее четко.
В сознании сегодняшнего усредненного россиянина не осталось и следа от былого образа молодцеватой и неустрашимой империи, причем не по одним лишь объективным причинам. Эквивалент веры во всемогущество «белого царя» исчез. У людей больше нет горделивой уверенности (и в прежние-то времена часто иллюзорной), что за их спиной – держава, которая не даст в обиду, они сегодня уверены попросту в обратном. Потребуются долгие годы и немалые усилия, чтобы восстановить былую веру. Не возникает у сегодняшнего российского человека и ощущения привлекательности своей страны для внешнего мира – даже при виде потока законных и незаконных иммигрантов, переселенцев, беженцев, гастарбайтеров, ежедневно вливающегося в нее через прохудившиеся границы. И дело не только в его личных наблюдениях и сопоставлениях – над созданием негативного образа современной России много и плодотворно поработали отечественные СМИ и отечественный кинематограф (кто-то недавно пересказал типовой сюжет российского фильма о современности так: «В одном маленьком городке все было ужасно»).