РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ
Шрифт:
Глава 8. Царская империя: могущество, стратегия, закат
Политическая логика территориальной экспансии
В 1462 ГОДУ ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МОСКОВСКИЙ правил на территории в 24 тысячи квадратных километров, В 1914 году под властью Николая II находилось 13,5 миллиона квадратных километров. Российское царское государство было одним из самых эффективных механизмов территориальной экспансии, когда-либо существовавших на нашей планете. Многие европейские исследователи времен девятнадцатого и качала двадцатого века считали, что это неумолимое, безжалостное и не ведающее преград наступление уже никогда нельзя будет остановить. По мере аннексии одной территории за другой, начиная с присоединения Новгорода в конце пятнадцатого века, постепенно исчезала отдельная политическая идентичность Московского царства, а все его ресурсы мобилизовались для усиления военной мощи и дальнейшей экспансии. Процесс начался с поглощения волжских ханств в 1550-х годах и продолжился завоеванием Сибири в семнадцатом веке. Основные украинские земли - включая Киев - были присоединены в 1654 году, и в течение следующих 150 лет украинская независимость была сведена до нуля. Восемнадцатый век стал свидетелем присоединения жизненно важных в стратегическом
Разумеется, при более подробном рассмотрении мы увидим, что процесс экспансии время от времени останавливался и даже обращался вспять, причем в некоторые моменты Российская империя была на грани катастрофы, Но затем терпеливо, настойчиво и неуклонно экспансия начиналась снова.
Еще в двенадцатом веке великорусские князья и крестьянское население предпринимали попытки продвижения на юг, в плодородные степи и вниз по Волге. Монголы на три столетия остановили этот процесс, но потом он возобновился, причем с потрясающим успехом. За годы так называемого Смутного времени в начале семнадцатого века государство распалось, и Россия практически перестала существовать как самостоятельная политическая единица. Но в семнадцатом веке она восстала из небытия, восстановила свои ресурсы, и в первые годы восемнадцатого века Петру I удалось добиться того, чего, несмотря на все усилия, не удалось сделать Ивану Грозному - захватить территории, которые мы сегодня называем Латвией и Эстонией. Честолюбивые планы экспансии в Закавказье и Средней Азии, которые вынашивал Петр 1? были еще слишком смелыми для своего времени и опять перенапрягли силы России. Многие тысячи русских солдат погибли от болезней и незнакомого климата во время петровского наступления вдоль берега Каспийского моря. Но эти цели были достигнуты в девятнадцатом веке. Точно так же, как амбициозные военные замыслы канцлера Остермана1, в 1737 году еще сильно превосходившие возможности России, были реализованы в войне против Османской империи в начале девятнадцатого века.
Остерман Андрей Иванович (Генрих Иоганн Фридрих) (1686-1747) -российский государственный деятель, дипломат, граф (1730). С 1723 года вице-президент Коллегии иностранных дел, в 1725-1741 годах - вице-канцлер. Член Верховного тайного совета. Фактический руководитель внутренней и внешней политики России при императрице Анне Ивановне. В 1741 году сослан Елизаветой Петровной в Березов.
Именно твердое намерение остановить неумолимое наступление российской державы лежало в основе решения Британии о начале войны в 1854 году. Во время Крымской войны лорд Палмерстон утверждал, что «для наилучшего и наиболее действенного обеспечения безопасности мирного будущего Европы следует отделить от России некоторые из пограничных территорий, приобретенных ею за последнее время, - Грузию, Черкесию, Крым, Бессарабию, Польшу и Финляндию... Россия все равно сможет оставаться огромной державой, но уже не будет иметь такого подавляющего преимущества в случае нападения на своих соседей». Россия потерпела поражение в Крымской войне, а оскорбительный Парижский договор 1856 года сильно ослабил ее позиции на Черном море. Однако через пятнадцать лет этот договор был разорван, и Россия получила возможность заново создать свой Черноморский флот. А тем временем Россия начала завоевание Средней Азии, что вызвало серьезнейшую озабоченность Британии. Между 1891 и 1902 годами Россия вела широкое наступление на Дальнем Востоке, и временами создавалось впечатление, что именно она сумеет получить главные дивиденды от приближающегося распада Китая.
Унизительное поражение от Японии и последовавшая за ним революция 1905 года в самой России, казалось, поставили под сомнение существование российского государства и империи. Но стабильность была восстановлена, и в 1907-1914 годах мир стал свидетелем поразительного экономического и военного роста России. Ни революция, ни дарованная в 1906 году половинчатая конституция никоим образом не изменили военную и экспансионистскую природу царизма. Ведущая консервативная газета «Новое время» в новогоднем выпуске 1914 года писала о «все же неутоленном стремлении к величию» русского народа. Впрочем, это высказывание в большей степени свидетельствует о настроениях российской элиты, чем о чаяниях русской крестьянской массы, которая на своих плечах несла все тяготы имперской политики. Если быстрое возрождение армии можно было объяснить оборонительными нуждами, то поспешное и весьма дорогостоящее воссоздание линкоров Балтийского флота вряд ли можно отнести к категории оборонных мероприятий. В 1907 году русское правительство потратило на нужды высшего образования 6,9 миллиона рублей, тогда как один линкор стоил 30 миллионов. К 1914 году целая эскадра балтийских линкоров была почти готова к выходу в море, и еще несколько кораблей находились в стадии строительства. Этот флот должен был поднять престиж России, придать ее стратегии необходимую гибкость и предоставить средства для достижения международных целей. Разрабатывались планы послать эскадру в Средиземное море, чтобы угрожать Константинополю с запада. В долгосрочной перспективе внушительный океанский флот мог стать одним из существенных факторов баланса сил между Британией и Германией, давая России рычаг для воздействия на обе стороны. Сэр Артур Николсон, бывший британский посол в Петербурге и впоследствии бессменный глава министерства иностранных дел, полагал в 1914 году, что Россия вскоре станет необычайно сильной страной и что Британии следует поэтому сохранять ее в качестве своего союзника. Теобальд фон Бетман-Гольвег, германский канцлер, относился к растущей мощи России с похожим чувством и опасался, что поколение спустя она станет хозяйкой в Центральной Европе. В 1914 году Германия развязала Первую мировую войну отчасти потому, что, по ее представлениям, именно в этот короткий отрезок времени существовала стратегическая возможность для нападения на Россию, а позже Россия уже станет слишком сильна, чтобы выступать против нее.
Николсон Артур, первый барон Карнок (1849-1928) - британский политический деятель и дипломат. Посол с Испании (1904-1905), посол в России (1905-1910), заместитель министра иностранных дел (1910-1916),
Бетман-Гольвег Теобальд (1856-1921) - германский государственный деятель. В 1905-1907 годах - министр внутренних дел Пруссии, в 1907-1909 годах - имперский
Иностранцы, считавшие экспансию естественной и неотъемлемой частью российской внешней политики, в целом не слишком ошибались. Как правило, экспансионистская политика - это следствие геополитической и внутреннеполитической логики. География практически диктовала русским экспансию на юг, в плодородные черноморские степи, и вниз по рекам к морским побережьям. Как только Россия закреплялась на побережье, возникала ясная стратегическая и экономическая необходимость контроля над «узкими местами» российской торговли - прежде всего над константинопольскими проливами. Геополитическая стратегия развития отдаленных пограничных территорий также автоматически подразумевала дальнейшую экспансию. К примеру, процветание российского дальневосточного региона непосредственно зависело от создания более широкой буферной зоны и более безопасного доступа к районам, производящим продовольствие.
Можно сказать, что союз между царем и военно-землевладельческим дворянством, лежащий в основе режима, представлял собой разновидность совместного предприятия, традиционно занимающегося территориальной экспансией. Завоевания давали монархам огромные земельные фонды, при помощи которых они могли купить лояльность, легитимность и поддержку. Дворяне приобретали новые плодородные земли в завоеванных регионах, покупая их или переселяясь на новые места. Однако царское государство ни в коем случае не передавало все завоеванные земли дворянству. Большая часть земли вместе с обрабатывающими ее крестьянами оставалась в прямом владении короны. Многие великие империи - например, династия Хань в Китае или Византия - процветали до тех пор, пока основная масса крестьянского населения оставалась под прямым контролем государства и его чиновников, платя налоги в имперскую казну и поставляя многочисленных рекрутов. Когда же в силу разных причин крестьяне и их земли попадали в руки магнатов, источники, поддерживающие имперский режим, иссякали, что неминуемо приводило к упадку империи. С другой стороны, бюрократическая машина, требующаяся для контроля и сбора налогов с крестьянства в огромном государстве, не имеющем современных средств коммуникации, была не в состоянии должным образом справляться со своими обязанностями на протяжении сколько-нибудь длительного отрезка времени. Чиновники, таким образом, легко могли превратиться даже в более безжалостных эксплуататоров крестьянства, чем аристократы, которые во всяком случае были кровно заинтересованы в долговременной стабильности и благополучии своих крестьян.
Но русским царям начиная с шестнадцатого и по девятнадцатый век прекрасно удавалось в этом отношении усидеть на двух стульях. У них было достаточно земли и крепостных, чтобы поддерживать сильное и лояльное дворянство, которое, в свою очередь, являлось становым хребтом правления на местах и, кроме того, обеспечивало кадрами царскую армию, суд и центральную элитную бюрократию. При этом количество земель и крестьян, находящихся в прямом владении короны, оставалось по европейским стандартам чрезвычайно высоким. Между 1724 и 1857 годами процент так называемых государственных крестьян вырос в Центральной России с 19 до 45, К 1857 году численность государственных крестьян значительно превышала численность помещичьих крепостных. Помимо этого российское государство в отличие от большинства европейских держав не просто экспроприировало церковные земли, но, не давая им попасть в руки аристократии, оставляло их за собой. Нехристиане на захваченных территориях в подавляющем большинстве случаев тоже рассматривались как государственные крестьяне. Например, в середине девятнадцатого века 90 процентов неправославных подданных царя из волжского региона попали в эту категорию, принося короне огромный и постоянно растущий доход.
К двадцатым годам девятнадцатого века территориальная экспансия как источник средств для расплаты за дворянскую службу уже не играла для царского правительства такой роли, как прежде, но престиж и авторитет, обретенные в результате успешной внешней политики, сохранили свое значение. Подобные тенденции можно проследить не только на примере России. Шотландцы в девятнадцатом веке относились терпимо к правлению лондонской аристократической элиты, преимущественно английской по своему национальному составу, не только из-за материальных выгод, которые им обеспечивала империя, но и потому, что Соединенное Королевство было исключительно сильным и успешным государством, которым восхищались во всем мире. Такие же авторитет и престиж выпали в Германии на долю Пруссии и ее элиты после эффектных побед в 1866-1871 годах и последующего резкого подъема международного статуса Германии.
Между 1854 и 1917 годами успехи России на дипломатическом и военном поприще были более чем скромными, что объясняется главным образом ее относительной слабостью и отсталостью по сравнению с Британией, Германией и Соединенными Штатами. Сознание этой отсталости и постоянные неудачи неизбежно ослабляли легитимность режима в глазах как русского, так и нерусского населения империи. Британский офицер, находившийся недолгое время на службе в России незадолго до 1914 года, вспоминает о том чувстве стыда, которое испытывал призванный на военную службу сын его квартирной хозяйки, когда его видели «в униформе самой плохой армии мира», К осознанию того, что Россия не состоялась как великая держава, здесь присоединялось и понимание неблаговидной роли армии, которая служит скорее режиму, чем нации, и используется преимущественно как средство подавления народных волнений (особенно во время революции 1905 года). В 1907 году российский премьер-министр Петр Столыпин4 рекомендовал полякам «встать на нашу точку зрения и признать, что высшее благо -это быть российским гражданином, нести это звание так же гордо, как когда-то это делали римляне». Не совсем ясно, почему поляки должны были гордиться своим положением подданных России, которая была более отсталой, чем Польша, которая отказывала полякам во многих законных гражданских правах и которая к тому же, безусловно, была наименее успешной и развитой среди всех великих держав. Столыпинское сравнение с Римом в действительности лишь подчеркнуло слабость России в начале двадцатого века и ее несостоятельность как империи. Греки могли смотреть свысока на римскую культуру, но едва ли могли отрицать силу Рима или его военные и дипломатические успехи.
Столыпин Петр Аркадьевич (1862-1911) - выдающийся российский государственный деятель. С 1906 года министр внутренних дел и председатель Совета министров. Инициатор применения военно-полевых судов для борьбы с революционным движением («скорострельная юстиция»)- В 1907-1911 годах определял правительственную политику, начал проведение аграрной реформы. Под руководством Столыпина разработан рад важных законопроектов, в том числе по реформе местного самоуправления, введению всеобщего начального образования, о веротерпимости. В 1907 году добился роспуска 2-й Государственной думы и провел новый избирательный закон, существенно усиливший в Думе позиции правых партий. Смертельно ранен террористом Д.Г. Богровым.