Российский хадж. Империя и паломничество в Мекку
Шрифт:
Ученые, рассматривающие колониальные контексты и следующие влиятельному тезису Уильяма Роффа о «двойной угрозе», утверждают, что европейские державы поддерживали хадж, в сущности, из оборонительных соображений: чтобы сдерживать распространение холеры и панисламистских идей. Как доказывал Дэниел Брауэр, в России к концу XIX века царские власти были, по сути, вынуждены разрешить и даже поддержать хадж, следуя российской политике веротерпимости и желая предотвратить негативные для империи политические и санитарные последствия нерегулируемого хаджа 16 .
16
Brower D. Russian Roads to Mecca: Religious Tolerance and Muslim Pilgrimage in the Russian Empire // Slavic Review. 1996. Vol. 55. No 3. P. 567. О глубокой подозрительности хаджа в глазах государственных властей и об их стремлении контролировать и ограничивать его см.: Crews R. For Prophet and Tsar. P. 71–74 (Круз Р. За пророка и царя. С. 81–84); Khalid A. The Politics of Muslim Cultural Reform. P. 52–54; Morrison A.S. Russian Rule in Samarkand, 1868–1910: A Comparison with British India. Oxford: Oxford University Press, 2008. P. 63–64.
Но
Цели, которые преследовала Россия, поддерживая хадж, были иными, чем у других европейских держав, и более амбициозными. В решении России поддержать хадж больше всего удивляет не то, что оно было принято для защиты от предполагаемых санитарных и политических угроз, а то, что в конечном счете оно было попыткой превратить паломничество в инструмент осуществления секулярных государственных и имперских программ. В эпоху, когда Россия одновременно старалась культивировать массовое коллективное чувство имперской принадлежности и «русскости» среди многообразных народов империи и развивать экономику страны ради финансирования реформ в общегосударственном масштабе, царское правительство взялось покровительствовать хаджу, чтобы интегрировать недавно покоренные мусульманские народы и направить заманчивые доходы в государственные закрома. С этой целью Россия организовала на государственных железных дорогах и пароходах сезонные услуги для паломников, рассчитывая направить их поток в русскую транспортную систему и заработать для казны миллионы рублей. В этом смысле российский случай больше напоминает османский, ведь султан возложил на себя сложный и дорогостоящий патронат над хаджем не только потому, что таков был его долг как правителя мусульманских священных городов и как халифа всех мусульман, но и по нерелигиозным, стратегическим соображениям, а именно: чтобы интегрировать в империю арабоязычных мусульман и обосновать присутствие османских войск в отдаленных арабских провинциях 17 .
17
Faroqhi S. Pilgrims and Sultans: The Hajj under the Ottomans. London: I.B. Tauris, 1994.
В отличие от Франции и особенно Британии, у России не было ни устоявшихся коммерческих интересов, ни обширного консульского присутствия в арабских провинциях Османской империи, ставших центром соперничества европейских империй в середине XIX века. Этот регион включал в себя мусульманские священные города Мекку и Медину, а также другие важные исламские святилища и святые места в Иерусалиме и Дамаске, посещаемые в XIX веке множеством мусульман в рамках комплексного паломнического итинерария. Неудивительно, что Россия стала патронировать хадж также и по стратегическим соображениям, рассматривая его как инструмент влияния в османской Сирии, Аравии и других зарубежных зонах имперских интересов и конфликтов, где не могла претендовать ни на какие или почти ни на какие предметы интереса помимо хаджа. Поэтому в стратегическом отношении российский патронат над хаджем имел целью не столько защиту существующих интересов, сколько расширение имперского влияния России на новые части света.
История, которую я рассказываю в этой книге, раскрывает участие России в одной из великих глобальных миграций эпохи модерна. В XIX веке хадж был самым масштабным паломничеством как в мире, так и в России 18 . Но, при всем внимании современных ученых к разнообразным российским миграциям, хадж отсутствует в этой историографии, обычно сосредоточенной на внутренних крестьянских миграциях и в меньшей степени на массовой (главным образом польской и еврейской) эмиграции из России в поздний имперский период 19 . Загадочное отсутствие хаджа в историографии российских миграций служит отражением более общего явления – пренебрежения мусульманами в нарративах о русской истории. Конечно, специалисты в других областях – в основном исламоведы и антропологи из Европы, России и Японии – написали добротные труды о мусульманской мобильности, о сетях обменов и контактов в Евразии эпохи модерна. Как я показываю в этой книге, мусульмане были одной из самых мобильных групп населения в Российской империи; они были связаны с единоверцами через торговые, паломнические и образовательные сети и часто перемещались внутри империи и за ее границы. Но историки России по большей части игнорируют эти научные работы, и их еще предстоит интегрировать в историю российских миграций 20 .
18
Osterhammel J. The Transformation of the World. P. 164.
19
О крестьянской миграции в России конца XIX века как о части процессов урбанизации, роста рабочего класса и внутренней колонизации см.: Anderson B.A. Internal Migration during Modernization in Late Nineteenth-Century Russia. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1980; Alpern Engel B. Between the Fields and the City. Cambridge: Cambridge University Press, 1996; Johnson R. Peasant and Proletarian: The Working Class of Moscow in the Late Nineteenth Century. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1979; Sunderland W. Taming the Wild Field: Colonization and Empire on the Russian Steppe. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2004. См. также избранные статьи в кн.: Breyfogle N.B., Schrader A., Sunderland W. (eds.). Peopling the Russian Periphery: Borderland Colonization in Eurasian History. London: Routledge, 2007; а кроме того: Moon D. Peasant Migration, the Abolition of Serfdom, and the Internal Passport System in the Russian Empire, c. 1800–1914 // Eltis D. (ed.). Coerced and Free Migration: Global Perspectives. Stanford, CA: Stanford University Press, 2002. P. 349.
20
Литература
Включив хадж в эту историю, мы сможем приступить к переосмыслению некоторых предпосылок наших теорий о моделях российских миграций и их влиянии на империю. Как выясняется, миграции были для России не только внутренним делом, а миграции за границу не всегда были переселением на постоянное место жительства. Революция мобильности в России XIX века преобразила жизнь не только русских крестьян и евреев, но и мусульманских народов империи. Когда в 1880-х годах железные дороги достигли Кавказа и Центральной Азии, мусульмане этих регионов неожиданно получили доступ не только в Мекку, но и в другие части Российской империи и всего мира. Некоторые выселились со своей родины, но гораздо большее количество людей стало ездить по железным дорогам и исследовать империю. Эти внутренние мусульманские миграции ставили перед режимом вопрос о том, чт'o «видят» мусульмане – какие впечатления получают от империи, – и побуждали русские власти конструировать новые связи между мусульманами в разных частях империи в рамках политики интеграции мусульман. Не все русские чиновники усматривали в мусульманских миграциях проблему – некоторые воспринимали их положительно. Многие считали хадж не разрушительным, а созидательным миграционным феноменом, который порождает экономическую активность и потенциальные возможности внутри России, предоставляет готовые связи с другими частями мира и открывает возможности для мировой экспансии российского влияния и мощи.
Изучение хаджа также расширяет конвенциональные пространственные рамки истории Российской империи. Ее историки зачастую воспринимают пространство как данность. Они обычно рассматривают свой предмет изучения как обособленную территорию, замкнутую в формальных границах, вечно одну и ту же Россию, представленную на картезианской карте, как если бы русская история разворачивалась в аккуратном, пусть и неправдоподобном соответствии этим границам 21 . Такой подход удобен, но в его рамках трудно, а то и невозможно разглядеть сложные процессы, феномены и культуры контактов и обменов, преодолевавших формальные границы России. Он также не позволяет увидеть географическую сложность связей России с другими частями мира и ее участия в их делах в эпоху глобализации и массовой мобильности. Я утверждаю, что он даже укрепляет мировоззрение эпохи холодной войны, в котором неисторически отделяются друг от друга «Россия» и «Ближний Восток», из-за чего пропадают из виду целые главы имперской истории и усиливается влиятельная и ложная точка зрения, противопоставляющая Запад и Восток, христиан и мусульман и т.д. 22
21
А вот блестящая попытка написать историю, преодолевающую (и подрывающую) ложную определенность формальных государственных границ: Carter P. The Road to Botany Bay: An Exploration of Landscape and History. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1987. См. также: Lewis M.W., Wigen K.E. The Myth of Continents: A Critique of Metageography. Berkeley: University of California Press, 1997.
22
См. великолепное новое исследование, продвигающее границы Российской империи в нетерриториальные пространства океана: Jones R.T. Empire of Extinction: Russians and the North Pacific’s Strange Beasts of the Sea. New York: Oxford University Press, 2014. Необычайно инновационный нарратив русской истории через биографию одного человека, до некоторой степени выходящий за официальные границы России, см. в работе: Sunderland W. The Baron’s Cloak: A History of the Russian Empire in War and Revolution. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2014. См. также: Lewis M.W., Wigen K.E. The Myth of Continents. P. 1–19.
Границы позднеимперской России, как и других империй и государств того времени, были проницаемы, по большей части слабо охранялись и тянулись на тысячи километров. Мигранты с легкостью пересекали их, зачастую не замеченные имперскими властями. Модели и процессы этих миграций соединяли Россию с другими частями света связями, которые мы только начинаем изучать. Принадлежавшие к разным категориям, все мигранты заслуживают нашего внимания. Паломники, направлявшиеся в Мекку, – особенно полезный объект для изучения перемещений через формальные границы России, поскольку их миграции происходили в оба конца, были периодичными (привязанными к определенному времени года по исламскому лунному календарю) и потому отслеживаются сравнительно просто.
Выявляя маршруты и перемещения паломников, мы начинаем смотреть на империю по-новому, с пространственной точки зрения. «Империя» – неоднозначный термин, и здесь я применяю его к географическому пространству, иначе оформленному и более обширному, чем замкнутая территория Российской империи, как она обозначена на картах. Полезным будет позаимствовать некоторые аналитические концепции и термины у географа Дэвида Харви, который различал «абсолютное» и «относительное» пространства. Применяя эту теорию к Российской империи, мы можем сказать, что абсолютное пространство империи заключалось в ее территориальных границах, а относительное – рождалось в ходе миграции и обмена между российскими подданными, российскими местностями и народами всего мира 23 .
23
Harvey D. Space as a Keyword // Castree N., Gregory D. (eds). David Harvey: A Critical Reader. Malden, MA: Wiley-Blackwell, 2006. P. 70–93.
Хадж – точка входа в это относительное пространство, и он дает возможность исследовать малоизвестные аспекты того, как в течение XIX века перестраивалась Российская империя. Изучение истории хаджа напоминает нам, что позднеимперские границы России выглядели для современников иначе, нежели для нас: зачастую они не играли роли для тех, кто пересекал их (нередко не зная этого), и имели неопределенный характер с точки зрения имперских чиновников, многие из которых считали их временными. Таким образом, географические контуры России в XIX веке не были предначертаны, и империю с пространственной точки зрения нельзя просто свести к ее знакомой фигуре на карте как к ясно определенной и самодовлеющей сущности.