Ростов под тенью свастики

Смирнов Владислав Вячеславович

Иону оторвало руку. Он до войны работал официантом и все просил его пристрелить, так как уже не смог бы работать.

В. АНДРЮЩЕНКО. Когда немцы уходили в феврале 43-го года, они подрывали рельсы железной дороги, которая проходила недалеко от того места, где мы жили в Рабочем городке. Но, видимо, нужно было много тола, и они придумали такую штуку. Идет паровоз и тянет за собой что-то вроде огромного плуга. И ломает шпалы. На какое-то время железнодорожное полотно они вывели из строя.

Л. ГРИГОРЬЯН. В нашей семье работал только дед, он был слесарем, мастерил что-то по дому, а тетка моя, младшая из сестер отца, до войны была студенткой. И пошла работать на

вокзал уборщицей. Там выяснили, что она знает немецкий язык, и она стала переводчицей. Она потом отступила с немцами. Не потому, что их любила, а потому что слово «переводчик» в то время обозначало для нее неизбежные репрессии. Хотя она работала не в гестапо, а всего-навсего на вокзале: объявляла отправление поездов. Ее бы, безусловно, посадили. Она вынуждена была бежать. Почти всех сажали, кто работал при немцах, где бы то ни было. А как, на что можно было жить, не работая? Ведь те, кто работал, кормили свою семью. Ей давали небольшой паек, немного денег и этого хватало, чтобы протянуть как-то.

В. ГАЛУСТЯН. Когда немцы отступали, целую ночь стоял странный звук, как бульканье какое-то слышалось. Соседи соседям передавали, ползли слухи: предположительно это рвались в стороне Западного снаряды: кто-то вроде поджог склад.

Л. ГРИГОРЬЯН. После расстрела в тюрьме по городу стоял ужасный трупный залах. Взломали ворота, и весь город ходил туда искать своих родственников, ведь в каждой семье кто-то пропал. Надевали марлевые повязки и искали своих. Там, говорят, нашли и Полиена Яковлева.

Мальчишкой все воспринимаешь особенно обостренно. Это потом мы стали понимать, что немецкая нация была растлена. Покаяние к немцам пришло потом. Но мой друг, писатель Виталий Семин, который тоже был в оккупации мальчишкой и был угнан из Ростова в Германию, долго носил в себе именно детские воспоминания о немцах. И ругал их ужасно, считая, что все они виноваты. А потом я понял: ему нужно было сохранить в себе первозданные впечатления, иначе он не написал бы свой великолепный роман «Нагрудный знак 08Т» о своих злоключениях в Германии и повесть «Ласточка-звездочка», в которой описал жизнь мальчишки в оккупированном Ростове.

А. ПАНТЕЛЕЕВ. Вышел я как-то вечером на санках покататься. А санки у меня отличные были, дедовские. Вся улица мне завидовала. Рядом с нашим домом был штаб. Подходит офицер и давай на мои санки чемоданы грузить. Потом показывает: «Вези!» Впрягся я. А в гору тяжело тянуть. Правда, немец мне иногда помогал, снизу подталкивал. Привез я его чемоданы на вокзал. Он мне дает блок сигарет и блок шоколада. Я обнаглел: «Пан, мало». Немец мне пинка под одно место. Я за санки — и домой. Прихожу, а мать мне еще добавила. За меня испугалась, где я так поздно шатаюсь. А потом кинулась обнимать — живой!

Через несколько дней началось. Мы, пацаны, на крышу залезли — интересно. Наши шли со стороны Батайска. Огонь был страшным и оттуда, и отсюда.

В. ГАЛУСТЯН. Наш сосед, которого мы считали доносчиком на маму, прибежал во двор бледный. Он был уже в возрасте, у него было три сына. Одного он сам отправил в Германию. Так вот, он прибежал очень напуганный и три дня не выходил из дома. Мы были удивлены, мне не хочется сейчас называть его фамилию, потому что я не уверена, что именно он донес в гестапо, а только предполагаю это. А когда он вышел из своей квартиры, мы стали спрашивать у него: «Что с вами? Почему вы не выходили? Ведь наши в город вернулись». Он сказал: «Немцы перед уходом вывели на расстрел большую группу жителей. Отсчитали сто человек. Я оказался сто первым».

Я только слышала об этом расстреле, он был у нас

и Нахичевани, по-моему, на 40-й линии. Может быть, он просто хотел прикрыться этим расстрелом?

Ш. ЧАГАЕВ. Рассказ продолжает обер-лейтенант Курт Майзель: «Вскоре школа разведки была расформирована, а офицеров распределили по батальонам и полкам ростовского гарнизона. Я был назначен командиром взвода охраны при железнодорожном вокзале. По мере осложнения на фронтах участились диверсии партизан на железной дороге. Только по линии Ростов — Батайск и Ростов — Таганрог было пущено под откос десять эшелонов с боевой техникой и живой силой. В декабре 42-го года, в канун Рождества партизаны подожгли пять складов с продовольствием и обмундированием. Из моего взвода убили и ранили десять человек. Гестапо и жандармерия не оказывали мне никакой помощи, и я оказался в затруднительном положении.

В ноябре была окружена под Сталинградом армия Паулюса. В январе началось отступление с Кавказа. Стала отступать и неудачно дислоцированная 4-я танковая группа Гота. В Ростове появились отступающие казачьи подразделения атамана Краснова и горские ополчения Азды Болдырева. Меня вызвали в штаб ростовского гарнизона и приказали возглавить сводный батальон из прибывших ополченцев. У меня был хороший переводчик из местных немцев, Отто Шульц. Распределив обязанности между командирами взводов и усилив охрану привокзальных улиц, я расставил русских ополченцев по квартирам, где они могли следить за подозрительными передвижениями в районах возможного совершения диверсий. Таким образом, мне удалось предотвратить восемь попыток нападения партизан.

В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Отец у меня был железнодорожником. Отступая, он попал в окружение под Армавиром. Обозники, которые жили у нас, ушли. Потом недолго, недели две, стояли у нас румыны. Они забрали у нас все, что можно было: посуду, ткани, даже ножницы портновские взяли.

И вот вскоре вернулся отец. И мы стали его прятать. Когда немцы стали отступать, их лавина: мотоциклы, машины, лошади снова покатилась мимо нашего дома. Останавливается как-то большой автомобиль. Выходят немцы, наверное, генералы. Все в черной коже, все блестит… И заходят в дом. У них была особая манера, они нас словно и не замечали. Разговаривают сдержанно между собой. Что им было надо — не знаю. А нас всех колотит. В соседней комнате прятался отец. А вдруг зайдут. Увидят и убьют на месте.

Д. ПИВОВАРОВА. Нас спасал Нахичеванский рынок. Как-то один раз мама принесла пирожок — на что-то выменяла, а в нем попался в фарше детский ноготок.

Мама ходила к подруге в Пчеловодную — это за 20 километров. Зимой. Ради горстки муки. Один раз по дороге обратно, это было уже в феврале наткнулась на наших убитых солдат, они были раздеты до нижнего белья Их собирали и складывали в сани, то наши уже подступали к Ростову.

А. ПАНТЕЛЕЕВ. Когда уже наши вошли в Ростов, видел я как падал на город горящий немецкий самолет. Он тянул в самый центр. Врезался в то самое место, где сейчас каменные буденновцы стоят. А мы жили совсем рядом.

Прибежали — еще пыль от взрыва не осела. Яма огромная и железки кругом валяются — все, что от него осталось. Меня до войны здесь как раз фотографировали. Теперь, когда по площади прохожу, — все это перед глазами так и стоит.

В. ВАРИВОДА. Когда в начале февраля в городе начали стрелять, мы вообще из дома не выходили. А 14-го вроде бы поутихло. Мы с соседкой за саночки и к реке — за водой. Глядь, на берегу два красноармейца сидят. Мы им: «Ребята, вы откуда здесь? А они смеются: «Мы вас освободили, а вы даже не знаете об этом!»