Ростов Великий

Замыслов Валерий Александрович

— Какая же ты работящая, Любавушка. И не подумаешь, что боярская дочь.

— Боярская? — удивилась девчушка, а затем звонко рассмеялась. — Шутишь, Матрена Порфирьевна.

— И вовсе нет. Ты ведь…

Матрена помышляла что-то добавить, но тотчас спохватилась, покраснела и смущенно забормотала:

— Да что это я, Господи… Блажь нашла. И впрямь пошутила, Любавушка.

Девчушка конечно слышала из рассказов мужиков Нежданки, что на белом свете живут очень богатые и знатные люди, коих называют князьями и боярами, но относилась к этому безучастно. Живут —

и Бог с ними, лишь бы они в Нежданке не появились, ибо мужики отзывались о богатеях с большой неприязнью.

Проговорился ненароком и Аким Захарыч. Он с двенадцати лет приучил Любавушку метко пускать стрелу из лука.

— Оное дело, дочка, позарез нужное. В лесу живем! Стрела — самое надежное оружье. И на зверя поохотиться, и от него оборониться, а бывает — и от лихого человека.

Захарыч сам мастерил тугие луки, колчаны и оперенные стрелы с острыми железными наконечниками.

И вот когда Любава, после недельной выучки, метко поразила с пятидесяти шагов цель пятью стрелами, Захарыч удовлетворенно воскликнул:

Ай да молодчина, ай да боярышня!

— На сей раз Любава не рассмеялась, а обидчиво молвила:

— Что вы меня всё дразните? Вот и Матрена Порфирьевна боярышней называет.

Аким Захарыч сконфуженно крякнул:

— Прости, дочка, с языка сорвалось. Не то вякнул. Какая уж ты боярышня, коль в крестьянской избе живешь.

Поздним вечером, когда укладывались спать, Любава подошла к матери и спросила:

— Маменька, а почему меня дядя Аким и тетя Матрена боярышней называют?

В глазах матери мелькнул испуг, она в замешательстве опустилась на лавку, и это насторожило Любаву.

— Что с тобой, маменька?

Арина Григорьевна долго не могла прийти в себя, а когда ее растерянность поулеглась, она почему-то тихим голосом спросила:

— Неужели так и называли?

— Именно так, маменька. Боярышней.

— Да они, наверное, посмеялись над тобой, доченька.

— Тетя Матрена молвила, что на нее блажь нашла, а дядя Аким — с языка сорвалось. С чего бы это они, маменька?

Арина Григорьнвна не ведала, как ей быть. Надо ли и дальше скрывать тайну от дочери? Тайна — та же сеть: ниточка порвется — вся расползется. Уж лучше сейчас раскрыться. Но как к такому неожиданному открытию отнесется Любава? Что будет у нее на душе, когда проведает, что она — внучка именитого боярина Григория Хоромского? Не осудит ли свою мать и не позовет ли ее вернуться домой в Переяславль?.. Но какое она имеет право судить, не зная писаных и не писаных законов города, жизни по древним устоям предков, и не ведая, что такое для общества девичий позор. Нет, не должна ее укорять Любава за побег из отчего дома. Не должна!

И Арина Григорьевна открылась. Пока она рассказывала, дочь смотрела на мать вопрошающими, оторопелыми глазами, а когда та закончила свое грустное, взволнованное повествование, Любава кинулась матери на грудь и заплакала:

— Милая маменька, сколько же тебе довелось горя изведать! Я теперь тебя еще больше буду любить.

Арина Григорьевна, обрадованная словами дочери, нежно провела рукой по пышной русой

косе Любавы и участливо молвила:

— Спасибо тебе, доченька. Теперь ты всё ведаешь… Одно хочу сказать: не кичись своим боярским происхождением, оставайся для всех крестьянской дочкой, ибо живем мы среди простых и добрых людей, кои не только нас приютили, но и отнеслись к нам, как к родным людям. Всегда это помни и чти сосельников.

— Да я всех чтила, и буду чтить, маменька. И кичиться, не намерена. Не ведала я боярской жизни, и ведать не хочу. Мне и здесь любо. Ничего нет краше нашей деревни Нежданки. Ведь так, маменька?

— Так, доченька, так, — утирая слезы, согласно молвила Арина Григорьевна.

Любава росла пытливой и любознательной. В девять лет мать научила ее читать азбуку. Рисовала тонким прутиком по снегу буквицы и произносила:

— Так выглядит первая буква азбуки «Аз», а вот так — «Буки». Запоминай и сама рисуй.

Любава быстро всё схватывала. В тот же день она с важным видом расхаживала по избе и громко, протяжно произносила:

— «Аз», «Буки», «Веди», «Глаголь». «Добро»…

Еще через три дня Любава принялась складывать буквы в слова, а через неделю — в целые предложения, кои она наловчилась выцарапывать острием ножа на бересте.

Арина Григорьевна диву дивилась:

— Толковая ты у меня, доченька. Жаль, в Нежданке ни одной книги нет, но я по памяти буду тебе о богослужебных книгах рассказывать, а ты запоминай. Мне в детстве многому пришлось поучиться. А память у меня, слава Богу, хорошая.

Мало-помалу, но стала Любава грамотной…

И вот через четыре года, когда они вдвоем остались на всю Нежданку, дочь пропала. Арина Григорьевна не находила себе места, то и дело выбегала на крыльцо избы, прислушивалась (иногда дочка напевала какую-нибудь песню), но всё было тихо. Через час Арина Григорьевна обошла всю деревушку, а затем прошлась по лыжному следу, кой углублялся в дремучий лес, и вновь вернулась домой.

Миновал еще час. Мать и вовсе забеспокоилась. Упала перед божницей на колени, истово закрестилась:

— Господи, Исусе [246] Христе, сыне Божий, спаси, сохрани и помилуй рабу грешную Любаву!..

Дочь свою Арина Григорьевна считала грешной, ибо была она не крещеной. Откуда в Нежданке попу взяться? А привести духовного пастыря из дальнего села, из коего бежали мужики-страдники, было опасно: не каждый батюшка мог умолчать о беглых людях. Вот и ходила Любава, сама того не ведая, в немалом грехе.

Арина Григорьевна извелась: близится полдень, а дочь как в воду канула. Ну, куда, куда же она запропастилась?! Ходить юной девушке по зимнему лесу боязно. Правда, звери (вот уж диковинно!) пока не нападали на Любаву. Была она, как заговоренная. Но всё до поры-времени.

246

На Руси Христа стали называть Иисусом лишь после реформы патриарха Никона в 1656 году.