Рота Шарпа
Шрифт:
– Не выглядит особенно трудным.
– Не особенно, сэр, - и это было правдой, вернее, половиной правды. Форт Пикурина был временным: клинообразное укрепление, способное даже не задержать, а лишь замедлить продвижение атаки. Он был окружен рвом и старой каменной стеной с наскоро установленными палисадами [38] , разделенными бойницами, и находился так далеко от города, что пушки не могли ударить по атакующим картечью. Форт падет, но остается искусственное озеро, созданное дамбой на Ривилье и перекрывающее прямой доступ к городу. Если озеро не осушить, атаковать можно только с юга, протиснувшись между водой и южной стеной, мимо
38
Укрепление в виде частокола.
– О чем вы думаете, Шарп?
– Я думаю, что атаковать дамбу будет нелегко, сэр.
– А вы думаете, кто-то собирается атаковать дамбу?
Шарп знал, что такую атаку планируют, ему рассказал об этом Хоган, но он только пожал плечами:
– Не знаю, сэр.
Форрест огляделся по сторонам и заговорщицки произнес:
– Не говорите никому, Шарп, но мы собираемся это сделать!
– Мы, сэр? Батальон, сэр? – в голосе Шарпа проскользнуло волнение.
Форрест был польщен:
– Не мне бы говорить, Шарп, не мне, но полковник предложил наши услуги. С ним говорил командующий дивизией. Нам может улыбнуться удача!
– Когда, сэр?
– Не знаю, Шарп! Мне таких вещей не рассказывают. Смотрите! Занавес поднимается!
Пушкарь на первой батарее отвалил от амбразуры последний габион, и одно из орудий, молчавшее последние полчаса, изрыгнуло вниз по склону пламя и дым. Ядро, не долетев до цели, взрыло землю прямо перед Пикуриной, а потом рухнуло в воду озера, подняв большой столб воды. Презрительные крики французов из маленького форта были слышны даже за четыре сотни ярдов.
Наводчики, повернув большой винт с тыльной части ствола, приподняли прицел на полдюйма. Орудие наскоро протерли губками, оно зашипело. Амбразуру снова заткнули, опасаясь неминуемого ответного огня из города. В дуло полетели картузы с порохом, их прибили банником, закатили ядро. Сержант нагнулся над запальным отверстием, забил в него гвоздь, проткнувший картузы насквозь, и вставил запал – трубку, наполненную отборным сухим порохом. Рука его взметнулась вверх, офицер коротко прокричал приказ, и габионы снова откатили с огневой позиции. Солдаты присели, зажав уши руками, сержант поднес к запалу длинную тлеющую спичку, и пушка подпрыгнула на своей деревянной платформе. Ядро ударило в палисад Пикурины, разбив несколько бревен и обрушив град свежих щепок на защитников – пришел черед для радостных криков британцев.
Форрест глянул на форт в подзорную трубу, прицокнул языком и повернулся к Шарпу:
– Бедняги. Наверное, им не особенно приятно.
Шарп едва сдержал смех:
– Конечно, нет, сэр.
– Я знаю, Шарп, что вы считаете меня слишком уж милосердным к врагам. Возможно, вы правы, но я представляю на их месте моего сына – и ничего не могу с собой поделать.
– Мне казалось, ваш сын – гравер, сэр.
– Да, Шарп, именно так, но если бы он был французским солдатом, он мог бы быть там, вот что удручает.
Шарп задумался было, пытаясь поспеть за воображением Форреста, но сдался и снова повернулся к форту. Другие британские пушки
– Почему они не сдаются?
– А вы бы сдались, сэр?
– Конечно, нет, Шарп. Я же англичанин! – обиделся майор.
– А они – французы, сэр, и тоже не любят сдаваться.
– Подозреваю, что вы правы, - Форрест и в самом деле не мог понять, почему французы, нация, которую он считал по большей части цивилизованной, должны сражаться в такой безвыходной ситуации. Допустим, американцы воюют за республиканский строй: от молодой нации трудно ждать осознания всех опасностей такой политической системы. Но французы? Форрест никак не мог этого понять. Хуже всего то, что французы – самая сильная с военной точки зрения нация на земле, и именно она, зарядив мушкеты и оседлав коней, распространяет зло республиканства. Британцы, естественно, обязаны избавить мир от подобной заразы. Форрест считал войну крестовым походом во имя духовных ценностей, битвой за благопристойность и порядок, а победа Британии будет означать, что Всевышний, который, разумеется, не одобряет республиканских настроений, благословил ее солдат.
Однажды он даже изложил свои мысли майору Хогану и был глубоко потрясен, когда инженер с ходу опроверг его идеи: «Дорогой мой Форрест! Мы сражаемся исключительно из-за прибыли! Если бы Бони [39] не закрыл португальские гавани для британцев, вы бы уютно посапывали в своей постели в Челмсфорде». Форрест припомнил этот разговор и взглянул на Шарпа:
– Шарп, а вы зачем сражаетесь?
– Сэр? – Шарпу на секунду показалось, что Форрест предлагает сдать армию защитникам Пикурины. – Зачем нам сражаться?
39
Т.е. Наполеон Бонапарт.
– Да, Шарп. Зачем лично вы сражаетесь? Вы против республиканства?
– Я, сэр? Да мне даже слова такого не выговорить, - он улыбнулся Форресту. – Боже мой, сэр, мы всегда дрались с французами. Даже лет двадцать назад или около того. Если бы мы этого не делали, они бы нас завоевали, и нам бы пришлось есть улиток и говорить по-французски, – он рассмеялся, но заметил, что майор серьезен.
– Не знаю, сэр. Мы воюем с ними, потому что они надоедливые ублюдки и надо прибрать их к ногтю.
Форрест вздохнул. Он попытался объяснить Шарпу политическое устройство мира, но тут полковник Уиндхэм и группа офицеров батальона присоединились к ним на бруствере. Уиндхэм был в добром расположении духа: он смотрел, как британские ядра разрушают остатки французского палисада и возбужденно похлопывал судорожно сжатым кулаком по ладони:
– Отлично, парни! Задайте жару этим ублюдкам! – Повернувшись, он вежливо кивнул Шарпу и улыбнулся Форресту: - Чудесный день, Форрест, чудесный! Две лисы!
– Хоган как-то поделился с Шарпом наблюдением, что для британского офицера нет ничего более вдохновляющего, чем мертвая лиса. Но дважды удовлетворенный Уиндхэм принес и новости. Он вытянул из кармана письмо и продемонстрировал его Форресту: - Письмо от миссис Уиндхэм, Форрест. Чудесные новости!
– Отлично, сэр! – Форрест, как и Шарп, гадал, не подарила ли лишенная подбородка Джессика жизнь какому-нибудь малютке Уиндхэму, но дело было не в этом. Полковник развернул письмо, что-то промычал, проглядывая первые строки, и по лицам Лероя и других новоприбывших Шарп понял, что они не первые, кого Уиндхэм знакомит с хорошими новостями, в чем бы они ни заключались.