Ротмистр авиации
Шрифт:
— Если быть точным, он сказал: кормят не ахти, но терпеть можно.
— Вот это уже ближе к истине. Сашенька, я видела, что там творится, это же для нижних чинов, ужас просто! Скажу Анечке, пусть все несет — творог, сметану, яички… Вы куда-то спешите, Саша?..
— Таисия Афанасьевна, мне действительно нужно спешить.
— Посидели бы? Я чай поставлю.
— Спасибо, — он встал.
— Ну, ну, ну… Не за шиворот же вас держать, — засеменила с ним к двери, тронула за плечо мягкой ладошкой.
— Передайте
Выйдя, Губарев позвонил в госпиталь Зубину, передав все, что услышал. Таисия Афанасьевна, проводив гостя, подошла к Солодовникову, заглянула в глаза, спросила:
— Алеша, ну как?
— А вам как?
— Мне кажется, этот человек… — Таисия Афанасьевна задумалась. — Этот человек именно таков, каким обрисовал его Андрей.
— Хотелось бы верить.
— Алешенька, понимаю вас. Но весь ужас в том, что мы можем только верить, сейчас у нас нет другого выхода.
16.
На следующий день Стэнгулеску свел Губарева и Танаку в бильярдной «Аквариума» за партией в пирамиду. Когда это случилось, когда Стэнгулеску, паясничая, представил их и они молча поклонились друг другу, Губарев поздравил себя. Похоже, знакомства с ним искал и японец. Так как Губарев понимал подоплеку этого интереса и сам с помощью Курново подготовил сближение, это была хоть и маленькая, но победа.
По ударам, дыханию, взглядам он видел — Танака настоящий игрок, игрок по крови, из тех, кто не любит проигрывать и проигрыша не прощает. Тем лучше, усмехнулся про себя Губарев, есть ради чего рисковать. Партия шла очко в очко. Так как залог отдали Стэнгулеску, граф нервничал, понимая, что оба бьются всерьез и неизвестно, чем все кончится. Когда на столе осталось три шара, Губареву не хватало пяти пунктов, Танаке — семи. Бил атташе. Он целился долго, но то ли сорвал кисть, то ли глаз подвел — так или иначе, после удара в угол десятка откатилась в центр. Присев, Губарев всмотрелся: образовалось что-то вроде подставки в среднюю лузу. Да, он точно видел, десятка падает, важно, чтобы не дрогнула рука. Стало тихо. Танака, показывая, что спокоен, опустил веки, начал осторожно мелить кий. Губарев не спешил, даже спиной ощущая напряженность японца. Нарочно подлив масла в огонь, улыбнулся.
— Господин атташе, я готов ответную. Может быть, поставим?
Танака глянул мельком, взгляд для понимающего человека — страшный. Атташе понятия не имеет, что Губарев изучал синтоизм. Иначе он бы так не посмотрел, для японца этот взгляд означает смерть. Вот, будто что-то переборов в себе, отставил кий. Уголки глаз дернулись.
— Приятно удивлен, я уже забыл, когда проигрывал. Бейте, князь, прошу.
— Извольте, — пригнувшись и почти не целясь, Губарев сильным
— Пожалуйста, в любой день. Надеюсь, предупредите? Имею честь.
Танака чуть заметно поклонился и вышел. Губарев облегченно вздохнул: такой уход был залогом, что они еще встретятся.
После, в варьете, Стэнгулеску без конца обсуждал партию и собственные переживания. Перед самым разъездом, когда граф окончательно напился и бессмысленно таращился на бутылки, официант положил перед Губаревым записку. Шепнул: «Велено передать-с», — и тут же исчез. На бланке с вензелем неровно и наискось было написано: «Удивлена. Может быть, хоть сегодня вы меня проводите? П. С.».
Повертел бланк, подумал мрачно: кажется, это судьба. Именно сегодня он хотел наконец-то в подходящей обстановке поговорить со Ставровой и, если разговор повернется в нужную сторону, попросить ее о помощи. Помощь ему нужна сейчас позарез.
17.
Выйдя в три, около получаса он простоял среди колонн у выхода. Ставрова, как всегда, вышла в половине четвертого. Гости уже разъехались, у тротуара, как обычно, скучал одинокий экипаж. Увидела Губарева, нервно кивнула, взяла под руку. Подошла с ним к пролетке, он помог ей сесть, опустился рядом. Ставрова подняла глаза.
— Вы заставляете очень долго ждать.
Возможно, это игра, но нарочно посмотреть так, как она сейчас смотрит, нельзя. В глазах горечь, настоящая горечь.
— Как раз сегодня я хотел с вами поговорить. И поговорить серьезно.
— Разве со мной можно говорить серьезно?
Оставил вопрос без ответа, покачал головой.
— Наверно, мы куда-то поедем? К вам или ко мне?
— Давайте ко мне, если хотите.
— Извозчик, будь любезен, Ростанная, двадцать семь.
— Слушаюсь, барин… Н-но, пошла!
Кобыла легко взяла пролетку, зацокала по брусчатке.
— Откуда вы знаете мой адрес? — серые глаза смотрят настороженно.
— А|не уже приходилось вас подвозить. Когда мы вместе удирали от Десницкого.
Цоканье копыт, вздрагивание пролетки… Улыбнулась растерянно.
— От Десницкого? Не понимаю.
— Пролетка, лихой кучер, его звали Саша. Неужели не помните?
Смотрит в упор, ничего не понимая. Губарев улыбнулся:
— Без бороды человек всегда выглядит по-другому, так ведь? Неужели вы не помните голос? У вас ведь хороший слух?
— Значит, сейчас вы тоже не тот, за кого себя выдаете?
— Тоже.
— Как я понимаю, это и есть серьезный разговор?
— Это и есть… В одном я вас не обманул.
— В чем?
— Я действительно Саша. И тогда был Саша, и сейчас Саша, и всегда буду Саша. Единственное, что я хотел бы получить — надежду, что вы мне когда-нибудь поможете.