Ротмистр
Шрифт:
— И ты здравствуй, Карп Силыч! — Евдокия слегка склонила голову в ответ.
— Хоро-ош нынче чаек, — протянул Ухватов. — Да уж больно дорог.
— А почем же просят? — Евдокия помяла в пальцах черные жесткие листья, свернувшиеся трубочкой.
— По два тридцати за фунт.
— Бери, не думай, красавица, — блеснул зубами продавец. — Чаек самый, что ни на есть, сухой, чистый! Из самого Нижнего Новгорода везли, последний у китайцев забрали. Теперь уж не скоро будет…
Евдокия нахмурилась. Задумчиво покусывая сухую былку, она полистала свой блокнот,
— Карп Силыч, не ссудишь ли ты мне в долг?
— Хе-хе-хе! — рассмеялся тот. — Аль на обновку не хватает? Хе-хе! Дам, отчего ж не дать? Соседи, как-никак, — Ухватов игриво подмигнул. — Сколько же ты хочешь, Евдокия Егоровна?
— Две тысячи рублей.
— Сколько? — Ухватов закашлялся. — Пошто тебе столько?
— Дашь?
— Сумма немалая, — Ухватов потер лоб. — Чем ответишь?
— Всем. Дом, постройки, лавка, товар в обороте – все твое. Закладную изволь хоть сейчас.
Карп Силыч задумался. Он давно заглядывался на быстро растущее хозяйство купчихи, угадывая в ней будущего конкурента. Хороший дом с новыми постройками, изрядный клин земли, бойкая лавка вкупе с маслобойней являли собой весьма и весьма лакомый кусок. С другой стороны, враз вынуть из оборота такие деньжищи – не шутка. Но, представив, как эта спелая, сочная молодуха станет ползать у него в ногах, умоляя об отсрочке платежа, решился:
— Идет!
Здесь же отыскали стряпчего, оформили расписку, по которой все имущество Евдокии Егоровны Кулаковой, вдовицы, в случае неуплаты в месячный срок двух тысяч рублей плюс девяти процентов отходило в пользу купца второй гильдии Карпа Силыча Ухватова.
Бережно сложив листок с едва обсохшими чернилами, Ухватов упрятал его куда-то в недра своего сюртука, оттуда же, порывшись, извлек пухлую пачку ассигнаций. Повернувшись вполоборота, отслюнявил, мелко перебирая пальцами двадцать сотенных бумажек, и вручил Евдокии, внутренне ощущая, будто кидает наживку крупной рыбе. У Савки, широкой своей спиной заслонявшего свершение сделки от любопытных взглядов, при виде таких деньжищ отвисла челюсть.
— Варежку закрой, — посоветовала Евдокия, — муха залетит, — и прямиком направилась к чайным торговцам. — Беру! — с ходу заявила она, протиснувшись сквозь толпу.
— Сколько вешать, красавица?
— А сколько есть?
— Хм, — опешил продавец, — шесть цибиков имею по пятидесяти фунтов.
— По два целковых беру всю партию!
— Ишь, ты!.. — продавец поскреб затылок. — Хватила!.. Поторговавшись несколько минут, сошлись по два десять за фунт, ударили по рукам, и Савка остался на страже шести ящиков первосортного чая, за каждый из которых можно было справить хорошего строевого коня.
— Что ж ты делаешь! — не выдержал Ухватов, провожая взглядом поменявшие владельца ассигнации, схватил Евдокию за локоть. — Откажись, пока не поздно! За сто лет столищи не продашь!
— Охолонись маленько, Карп Силыч! Свои деньги плачу. А ну, давай, купцы,
Расторговавшиеся нижегородцы перемигивались, подсчитывая выгоду, шутейно разводили руками, да украдкой крутили пальцами у виска; задрав кверху бороды, провожали глазами огромный, груженый копом воз, медленно, подобно индийскому элефанту, пробирающийся сквозь толпу. Выходка самоуверенной румяной купчихи не просто граничила с глупостью, а отдавала безрассудством. Стал расходиться собравшийся было вокруг люд, и только Ухватов, закатив очи, прикидывал, сколько же деньжищ ввалила неразумная баба за двадцать восемь ящиков, и что ему, Карпу Силычу, делать через месяц с такой прорвой чая.
— Воистину говорят, — крякнул он, — волос долог, да ум короток!.. Ну, да ладно, мне только на руку, — защемив золотую цепочку пальцами, Ухватов двинулся по своим делам. — Лишь ба только плесенью не взялся…
Привезенный из Антоновки товар разошелся быстро. По восемнадцати рублей за пуд разобрали масло, смели сыр, с выгодой распродали остальное. Довольная раскрасневшаяся Матрена, утирая фартуком масляные руки, сдала выручку, обмоталась пестрым платком и отправилась гулять по рядам.
К вечеру субботы лишь гора ящиков высилась за опустевшими подводами. Савка замысла Евдокии не понимал, но в свою хозяйку верил твердо, ожидая какого-нибудь особенного, хитрого распоряжения, едва ли не священнодейства, после которого разом потекут в карман баснословные барыши. И такое распоряжение последовало. Савка получил три рубля и наказ купить полмешка хороших каленых орехов. К выполнению задачи он отнесся со всей своей старательностью и тщанием, обегал все торговище, прежде чем приволок на спине изрядных размеров клунок. Евдокия Егоровна удобно расположилась на охапке сена, привалившись спиной к штабелю ящиков, и на косые усмешки проходящих смачно пересыпала кедровой скорлупой.
Первый ярмарочный день клонился к вечеру, а меж тем, на чайные листья обозначился острый дефицит. Цена взлетела до двух рублей пятидесяти копеек за фунт, торговцы вытряхивали мешки, выколачивая чайную пыль; смели даже третьесортную супесь, разбавленную для веса сенной мякиной. Первыми спохватились нижегородцы. Явились делегацией и предложили выкупить свой товар обратно, посулив аж сто целковых сверху. Но были встречены скорлупой, расплевались и убрались ни с чем.
В воскресенье с раннего утра пожаловал Ухватов, эскортируемый дородными сыновьями, и обратился в Евдокии с предложением, от которого она, по его, Ухватова, твердому убеждению, не могла отказаться:
— А не продашь ли мне, Егоровна, цибик чайку?
— Изволь, — ответствовала та. — Два девяносто за фунт нонче. Но тебе, как соседу, десять копеек скину.
Ухватов зашелся спазмами, беззвучно глотая воздух большими порциями, побагровел, и зашагал прочь, не проронив ни слова.
Вокруг чайной горы начал собираться люд.
— Отчего ж не торгуете? — вопрошали самые беспокойные.
— Успеется, — лениво тянулась за новой пригоршней орехов Евдокия.