Роза Черного Меча

Бекнел Рексанна

Она вызывающе смотрела на него: пусть только попробует отрицать, что он не внушает ей отвращение. Какая-то часть ее души твердо стояла на своем, готовая утверждать и доказывать до хрипоты, что он ей по-настоящему отвратителен и противен. Но все тот же слабый голос пробивался через ее оборонительные рубежи и нашептывал, что не все в Эрике так уж сильно ее отталкивает. И отмахиваться от назойливого голоса с каждой минутой становилось все труднее и труднее. Черный Меч был так подавляюще мужествен, он обладал властностью и даром повелевать. Она стояла , перед ним в этом тесном закутке и чувствовала, как заливает ее горячая волна воспоминаний о его пылких объятиях. В довершение всех бед его мысли, казалось, следовали тем же путем: серые

неумолимые глаза медленно скользили по ее фигуре, словно запоминая каждый изгиб ее тела. Заключенная, как в броню, в плотное шерстяное платье с высоким воротником, Розалинда чувствовала всю силу его взгляда и не находила от него никакой защиты. Внезапно она ощутила, как обволакивает ее аура его мужского присутствия, и задохнулась от запретных воспоминаний и греховного желания. Их глаза встретились, и в его взгляде она прочла обещание-угрозу того, что будет потом, В паническом страхе она отступила на шаг, понимая только одно: надо спасаться, пока не поздно. Но Черный Меч оказался проворнее. Словно прочитав ее мысли, он быстрым движением схватил Розалинду за руку. Оба флакона с приготовленными ею целебными снадобьями упали на слой соломы между ними. Он взглянул на них, потом поднял глаза.

– О, это для меня?
– спросил он с насмешливой галантностью.
– Моя лесная нимфа вернулась, чтобы исцелить мои раны? Может ли такое быть? Неужели я вижу перед собой ту самую девушку, которая пожелала подставить меня под кнут? Ах, кровь Христова, как видно, красавица чувствует себя виноватой, если приходит с целебными мазями.
– Он потянул ее за руку и привлек поближе к себе, как она ни упиралась.
– Это правда, моя дикая роза? Тебя удручает мысль о глубоких следах, которые оставили твои острые шипы?

– Это не моих рук дело, - запротестовала она, безуспешно пытаясь освободиться от его железной хватки.
– У меня нет причин, чтобы считать себя виноватой!

Но на самом деле она считала себя виноватой, и к ее немалой досаде он каким-то образом это знал,

– Ты чувствуешь свою вину, - уверенно возразил он.
– Но это не более того, что чувствует любая знатная дама. Мужчина рискует жизнью и вечным блаженством, а прекрасная дева рукоплещет и подбодряет его радостными возгласами. И только когда смолкают фанфары и ликованию приходит конец, ее настигает печаль о ранах, которые он получил.
– Он резко выпустил ее руку и цинично усмехнулся:

– Что ж, моя прекрасная Роза, ты можешь загладить свою вину.

Он повернулся к ней спиной и распрямил плечи.

– Нанеси бальзам на мои раны. Боюсь, однако, что он будет обжигать сильнее, чем любой кнут.

Первым побуждением Розалинды было немедленно повернуться и удрать. Но вид ужасных красных рубцов, пересекающих его спину, и струпьев запекшейся крови пригвоздил ее к месту. Эти отметины, на которые страшно было смотреть, достались ему из-за нее. Из-за нее он претерпел невыразимые муки и продолжает их терпеть. Несмотря на страх перед ним, несмотря на недоверие к его побуждениям, она не могла оставить его без помощи. Ненависть переплавилась в нестерпимый, удушающий стыд, и слезы набежали на глаза, когда она наконец наклонилась, чтобы поднять упавшие флаконы.

– Мне... мне нужна вода, - прошептала она, обращаясь к этой широкой неподвижной спине.
– Я сейчас же вернусь.

Она схватила стоявшее поблизости ведро и умчалась в темноту. Но если Розалинда и рассчитывала найти хоть какое-нибудь утешение в безлюдной ночи, ей пришлось горько разочароваться. Когда она возвратилась с водой в конюшню, в горле стоял комок и сердце билось неровно, правда слезы высохли и руки больше не дрожали.

Черный Меч стоял на том же месте, хотя, на ее взгляд, стоял не так неестественно выпрямившись, как раньше. Однако при ее появлении он снова напрягся, и голос его зазвучал столь же насмешливо.

– Готовы начать, миледи?
– спросил он, делая особенно издевательское

ударение на последнем слове.

Но Розалинда не вскипела ответным гневом. Она была слишком подавлена трудной задачей, которую сама поставила перед собой, и слишком измучена раскаянием.

– Ты можешь сесть?
– неуверенно спросила она. После секундного колебания он уселся на тот же ящик. Спина Черного Меча являла собой поистине устрашающее зрелище. При всех своих талантах целительницы и опыте врачевания, Розалинда так и не научилась справляться с дурнотой, которая накатывала на нее при виде разорванной кожи. Она понимала: сейчас, именно сейчас она обязана преодолеть свой ужас и выполнить все, что положено. Больше всего ее страшило то, что для лечения его ран придется произвести такие действия, от которых сначала ему станет еще больней. Но с этим ничего нельзя было поделать, и, глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, она приступила к своей миссии.

– Будет больно, - тихо предупредила она, после того как оторвала большой кусок полотна от подола своей сорочки и намочила этот кусок в холодной воде. Затем, стиснув зубы в предвкушении того, что неминуемо должно было последовать, она прижала мокрое полотно к рубцам у него на лопатках. Она почувствовала, как он вздрогнул. У нее самой тоже что-то дрогнуло внутри, и дурнота подкатила к горлу. Но он не издал ни единого звука, и она тоже была обязана держать себя в руках. Бережно касаясь его, она быстро размочила засохшие струпья и смыла их со спины. В какой-то момент ей пришлось опереться рукой на его плечо, и, как ни странно, тепло и твердость этого плеча, которого не коснулся кнут, дали ей силы, чтобы продолжать. Вдоль позвоночника, поверх литых мускулов, она проводила намоченной тканью, смывая кровь, грязь и клочья свисающей кожи. За этим последовало ополаскивание чистой водой, и наконец она осторожно нанесла бальзам на раны и рубцы, ощущая, как размягчается и тает мазь, согреваемая теплом его кожи. Только когда Розалинда благополучно завершила свою миссию, напряжение хоть немного отпустило ее, и, должно быть, он это почувствовал.

– Хорошо сработано, миледи, - тихим и слегка охрипшим голосом похвалил он ее.
– Но знаете ли вы, что легчайшее прикосновение пальцев прекрасной девушки может оказаться куда более мучительной пыткой для мужчины, чем самое суровое бичевание?

Она рывком выпрямилась и уставилась в его затылок.

– Такой же мучительной, как петля палача?

Он слегка повернул голову, чтобы встретить ее взгляд.

– Об этом я не могу судить с уверенностью, поскольку не располагаю точными сведениями.

– Зато я располагаю!
– не выдержала она, до глубины души уязвленная тем, что, даже терзаясь болью, он мог еще над ней смеяться.
– Те люди, которые висели там, они... они задыхались... и корчились. Ты слышал их хрипы! И это могло случиться с тобой! Почему ты не можешь удовольствоваться тем, что остался в живых?

Дав волю вспышке гнева, растерянности и жутких воспоминаний, Розалинда не сразу почувствовала, как на глаза набежали слезы. Когда они сорвались с темных ресниц и покатились по щекам, она смахнула их тыльной стороной ладони, досадуя оттого, что расплакалась при нем. Но когда она повернулась и устремилась к выходу, он встал и снова взял ее за руку. Они стояли, не в силах отвести глаза друг от друга, но мгновение миновало, и он еще крепче сжал ее руку, а глаза у него опасно сузились.

– Я весьма рад, что остался в живых, миледи. Но - "удовольствоваться"? Я удовольствуюсь только тогда, когда то, что мое по праву, станет действительно моим.

– Но... я пыталась добиться, чтобы ты получил обещанную награду... запинаясь, проговорила Розалинда.
– Я действительно пыталась...

– А как насчет тебя самой?
– перебил он ее.
– Ты моя, потому что принесла обет по обряду весеннего обручения.
– Его глаза пронзали ее с пугающей силой.
– Ты моя по праву владения.