Роза Христа
Шрифт:
“Конечно, я выронил её из рук, и она погасла. А может, кто-то, проходя мимо, потушил её… — подумал Раньеро. — Что ж, может, всё и к лучшему. Вот и кончились мои безнадёжные странствия. Отныне я свободен…”
Но невыносимая тоска вдруг навалилась на Раньеро. Он чувствовал в себе какую-то пустоту, будто он потерял то, чем дорожил больше жизни, или у него из груди вынули сердце.
Вдруг открылась дверь, и к нему подошёл хозяин таверны с зажжённой свечой в руке.
— Ты так крепко уснул вчера, что я взял у тебя свечу, чтоб ты, ненароком, не спалил дом.
Притворяясь равнодушным, Раньеро ответил совершенно спокойно, хотя сердце у него бешено забилось.
— Ты хорошо сделал, что её погасил.
— Нет, я не гасил её, — сказал хозяин. — Я видел, как ты бережно хранишь этот огонёк. Свеча горела у меня всю ночь.
Раньеро от души поблагодарил доброго хозяина и отправился дальше.
Он добрался до Яффы, а затем повернул к северу, держась берегов Сирии.
Нередко ему приходилось стоять на распутье дорог с протянутой рукой и просить подаяния.
Попадались жестокосердные люди. Они указывали пальцами на измождённого оборванца, держащего в руке горящую свечу. Рядом с ним, сонно качаясь, стояла дряхлая кляча, и, казалось, её рёбра вот-вот проткнут облезлую шкуру. Но большинство встречных жалели измученного нищего и делились с ним последним куском хлеба. Так Раньеро познал доброту простых людей.
“Ведь я раньше просто не замечал этих бедных неприметных людей, — с удивлением думал Раньеро. — Мне казалось, они, как комья грязи, прилипшие к башмаку, только мешают мне в пути. А теперь я знаю, под убогой одеждой часто бьется золотое сердце…”
В конце концов Раньеро добрался до Константинополя. Но как ещё недостижимо далека родная Флоренция!
“Если Пресвятая Дева пожелает, я всё-таки выполню свой обет”, — часто думал Раньеро.
Раньеро проезжал по гористой местности Киликии, когда со страхом заметил, что его запас свечей вот-вот кончится. А он-то надеялся, что их хватит до конца пути.
“Это последняя свеча, — в смятении подумал Раньеро. — Что я буду делать, когда она догорит и погаснет? Кругом пустынно и безлюдно. Значит, вот как бесславно кончатся все мои надежды…”
Вдруг Раньеро услышал тихое стройное пение. Оно, казалось, поднималось к самому небу.
Раньеро увидел толпу паломников. Они поднимались на гору к маленькой часовне и каждый держал в руке горящую свечу.
“Какое счастье, — подумал Раньеро. — Конечно, эти набожные люди поделятся со мной. И тогда мне хватит свечей до самой Флоренции”.
Раньеро бегом спустился с горы навстречу паломникам.
— Прости нас, бедный странник, — сказал старик с седыми волосами, в белых ниспадающих до земли одеждах. — Мы бы с радостью помогли тебе, но, увы, это невозможно. Видишь вон ту часовню из белого камня на вершине горы? Рядом с ней могила святого угодника, покровителя нашего города. Мы идём поклониться его блаженному праху. Каждый из нас в память о нём должен оставить в часовне зажжённую свечу. Таков обычай, и никто не вправе нарушить его!
— Дайте мне хоть маленький огарок! — взмолился Раньеро. Но седобородый старик только с сожалением покачал
— Вон там вдалеке идёт женщина, не смея приблизиться к нам. У неё целая связка восковых свечей. Она предлагает их каждому встречному. Но никто не берёт их у неё, потому что эта женщина больна проказой. Тот, кто возьмёт у неё свечу, получит вместе с ней её болезнь…
Раньеро взглянул, куда показывала старуха, и увидел высокую стройную женщину, с ног до головы закутанную в тёмный плащ. Лицо и руки у неё были обмотаны тряпками в бурых пятнах. Из-под плаща виднелась большая связка восковых свечей.
Раньеро весь содрогнулся. Заболеть проказой, сгнить заживо? Ничего страшнее он не мог себе представить.
И вдруг пламя догорающей свечи лизнуло ему руку. И тотчас пламя священного обета ответно вспыхнуло в его сердце.
“Если Господь посылает мне такое испытание, — подумал Раньеро, — значит, я заслужил его. Да исполнится его святая воля!”
Паломники уже поднялись в гору, и затихло вдалеке их пение. Раньеро скорыми шагами подошёл к прокажённой и взял связку тонких свечей.
Он с благоговением поцеловал их.
Фитилёк еле тлел у него на ладони, но он успел зажечь тонкую свечу.
— Благодарю тебя, несчастная, — сказал он дрогнувшим голосом. — Что бы со мной ни случилось, я буду всегда молиться за тебя. Да облегчит Господь Бог твои страдания…”
Женщина ничего не ответила. Она с облегчением вздохнула, словно сбросила с себя непосильную ношу, и не оглядываясь пошла прочь.
К ночи Раньеро въехал в незнакомый город, окружённый горами.
Дул холодный пронизывающий ветер, и месяц, повисший над спящим собором на площади, искрился, словно окованный льдом.
Ни одного освещённого окна, только тишина и накрепко запертые двери.
Но едва Раньеро выехал на глухую горную тропинку, он услышал лёгкие торопливые шаги позади себя. Кто-то почти бегом догонял его. Оглянувшись, он увидел женщину в бедных одеждах, скользящую, как тень.
В холодном лунном свете сверкал каждый малый камешек на дороге, но лица женщины Раньеро не мог разглядеть, потому что она накинула на голову грубое залатанное покрывало.
— Добрый странник, — с мольбой сказала женщина. Раньеро показалось, что голос у неё совсем юный и красивый, но говорит она слишком торопливо и тихо. — Мои дети озябли и просят хлеба. В этот поздний час мне негде раздобыть огня. Позволь зажечь лампаду от твоей свечи. Я растоплю печь и испеку детям лепёшки.
— Нет, — сурово ответил Раньеро, — напрасно ты будешь просить меня. Этим огнём я зажгу свечу только перед алтарём Пресвятой Девы! — И Раньеро резко оттолкнул руку женщины. — Пропусти меня и не докучай мне больше напрасными просьбами, — с нетерпением добавил он.
Но женщина ухватила коня за повод и преградила ему путь. Месяц заливал её серебряным светом.
— Дай мне огня, пилигрим! Ведь жизнь моих детей — это тоже божественное пламя. И я должна его беречь, как ты бережёшь свою свечу!