Роза прощальных ветров

Тронина Татьяна Михайловна

Потом Неволин остановил машину у разросшихся кустов сирени, еще не начавших цвести, вытащил из багажника пакеты и осторожно перелез через низенький забор.

Роза сидела спиной к нему на той самой скамейке и читала книгу. «Ждет!» – возликовал Неволин и тихонько, на цыпочках, стал красться к ней через двор. «Роза моя Роза...»

На ней была темно-вишневая майка, коньячно-огненным блеском отсвечивали на солнце пряди ее волос, нежно белела незагорелая шея.

– Роза! – шепотом позвал Неволин.

Она вздрогнула

и обернулась.

– Костя, ты?

– Я! – засмеялся он. – А ты что тут делаешь?

– Тебя жду, – ответила она просто.

Пакеты в руках ужасно мешали. Неволин кое-как пристроил их на траве, у скамейки, сел возле Розы, обнял ее. Прижался лицом к ее шее, вдохнул знакомый запах – запах сломанных цветов.

– А я боялся тебе звонить. Думал, не захочешь со мной говорить... – прошептал он.

Она молчала, и тогда он немного отстранил Розу от себя, вгляделся в ее лицо. Она была еще красивее, еще лучше, чем в прошлый раз. Бело-розовая кожа, ямочка на щеке, ускользающий взгляд темно-серых глаз. Неволин сам для себя не мог определить, чем именно ему нравится эта женщина. Роза вся была какой-то... какой-то приятно-округлой, ровной, правильной, нежной, мягкой, тающей, что ли!

– Это тебе... – спохватился он и, наклонившись, достал из пакета букет нарциссов. – Хотел тебе розы подарить, а потом решил – они тебе, наверное, надоели.

– Почему?

– Ну, как – Розе все время дарят розы...

Она улыбнулась, и ямочка на ее круглой щеке проявилась еще отчетливее. Губы – прозрачно-вишневые на солнце, россыпь едва заметных веснушек на переносице, брови и ресницы – светло-золотистые, ненакрашенные.

– Ты так смотришь на меня...

– Ты красивая. Ты очень красивая! – с восхищением произнес он.

– Я? – удивилась она.

– Ты. Я таких еще не видел, – убежденно заявил Неволин. – Нигде и никогда. Да... Покажи мне свои руки, срочно!

– Руки? – Она отложила нарциссы в сторону, протянула ему обе руки ладонями кверху. – Ты будешь гадать? Ты хиромант?..

– Вроде того, – он наклонился, поцеловал одну ладонь Розы, потом другую. Потом перевернул. Действительно – белая, ровная, без прожилок, кожа, короткие пальцы, чуть сужающиеся к кончикам, короткие овальные ногти, покрытые блестящим прозрачным лаком. С внешней стороны ладоней – маленькие ямочки на месте сгибов. Запястье – не особенно узкое, но трогательное, тоже детское какое-то... И только там, где обычно доктора прощупывали пульс, – едва заметные голубоватые вены.

– Ну, и что скажешь? – с любопытством спросила Роза.

– Скажу, что я очень скучал, – он поцеловал большой палец на ее левой руке. – Скажу, что ты милая, – он поцеловал указательный. – Славная... – очередь среднего. – Красивая...

– Ты это уже говорил! – напомнила она.

– Еще скажу... Не перебивай. Ты красивая... Красивая! – Он перецеловал пальцы на одной руке, потом – на другой. Особенно

нежно – мизинцы. Еще раз – ладони. Медленно подобрался к локтям. Плечи. Шея. Лицо...

Они сидели в зарослях кустов, на солнцепеке, и Неволин целовал ее с таким пылом, что у самого даже голова закружилась.

– Господи, что ты делаешь... – прошептала она. – Сейчас Вершинина выйдет...

– Какая еще Вершинина?

– Соседка...

– Плевать!

– Нет, пойдем... – Она подхватила нарциссы, потянула его за руку. – Пойдем! Она в это время всегда с Кисой выходит.

В доме Неволин приступил к продолжению. В нем было столько рвения и энтузиазма, что он сам себе удивлялся.

...И острота ощущений опять была столь велика, что Роза ладонями закрывала Косте рот.

– Тише... пожалуйста, тише! – задыхаясь, шептала она.

Солнце, пробиваясь сквозь оконную решетку, густело, превращаясь в золотистый, тягучий мед – и они барахтались в нем, пока хватало сил, а потом утонули – погрузились на самое дно, судорожно обнимая друг друга, растворились в этом вечернем свете...

– Я чуть не умерла, – через некоторое время, едва слышно, прошептала Роза, прижимаясь щекой к груди Неволина. Потом засмеялась и тихонько толкнула его в бок. – Костя!

– Что? – едва слышно, осипшим голосом спросил он.

– Костя, зачем ты так кричал?

– Я кричал? – удивился он. – Это ты кричала.

– Неправда!

– Точно, ты!

– Не представляю, как мне теперь смотреть в глаза Анне Леонардовне...

– Какой еще Анне Леонардовне?

– Да Вершининой же! Это она за стенкой живет.

– Скажи, что телевизор смотрела...

– Вот она и спросит завтра – а почему в программе такой передачи не видела? – засмеялась Роза.

Неволин тоже засмеялся и снова с нежностью принялся ее целовать.

– Костя, все... Костя, я устала... Щекотно! – Она отбивалась, но он целовал ее ладони, целовал все без разбору. Он был в таком восхищении от Розы, что никак не мог успокоиться. Ему было мало – мало этого дня, такого короткого, мало рук, чтобы обнять ее – сразу и целиком, мало губ, чтобы целовать ее тоже везде и сразу, мало одного сердца – потому что то, что он чувствовал, никак не могло поместиться в одной его груди.

Вечер плавно перетекал в ночь, а они все никак не могли расцепить рук.

– У тебя и здесь ямочки... – с восхищением прошептал Неволин.

– Где? – недоверчиво удивилась Роза, пытаясь заглянуть за свое плечо.

– Здесь... – Он губами прикоснулся к ее пояснице. – Одна и другая!

Если бы он мог, он бы выпил Розу целиком – всю, до последней капельки. Ничего бы не оставил! Ничего и никому.

– Ты моя.

– Ну здрасте...

– Да, ты моя, – строго сказал он, положил тяжелую ладонь ей на грудь. – Я тебя никому не отдам.

– Костя... Можно подумать, я кому-то нужна!