Роза пустыни

Симмонс Сюзанна

— Ты своего добилась, дочь. Мы одни. — Он устало потер близорукие глаза. — Видимо, ты хочешь говорить о твоей матери, или о Франклине, или, может быть, о Каролине…

Элизабет не хотелось выказывать неуважения, но, несмотря на свои благие намерения, она не выдержала.

— Они — ваша семья, папа. Неужели вам не важно, что с ними происходит? Неужели вам не хочется знать, здоровы ли они, счастливы ли и вообще живы ли? Неужели они ровно ничего для вас не значат?

У графа хватило совести смутиться:

— Конечно, значат.

Ей

хотелось спросить: «Что они могут для тебя значить, папа? Ты уже много лет никого из них не видел. Ты даже не потрудился приехать, когда умерла Анни!».

— Вы ни слова не сказали об Анни…

Элизабет замолчала, изумившись тому, сколько горечи прозвучало в ее словах.

Лорд Стенхоуп на минуту понурил голову.

— Я не знал, что сказать.

— Вы могли бы спросить, не страдала ли она перед концом. Вы могли бы сказать мне, что молились о том, чтобы она тихо скончалась во сне. — Ее голос смягчился. — Вы могли бы пролить хоть слезинку, хоть одну слезинку и погоревать о том, что такой нежный ангел, каким была наша Анни, покинул землю.

— Я боялся, — устало проговорил он.

— Боялись? Почему?

Он вытащил из кармана замызганный носовой платок с монограммой и безуспешно попытался протереть им стекла очков. Элизабет узнала платок: он был одним из нескольких, которые она подарила отцу на Рождество много лет назад, только теперь песок, пот и глина придали ему бурый цвет.

— Наверное… — он отчаялся привести очки в порядок, — потому что не хотел слышать ответы.

Элизабет вдруг захотелось плакать. В одно мгновение они с отцом поменялись местами. Она стала родительницей, а он — малым ребенком. Ее отношение к отцу уже никогда не будет прежним.

Ее голос был полон слез:

— Ох, папа, вам ведь пятьдесят семь! Сколько же вы еще сможете убегать от жизни?

— Я не убегаю от жизни вообще. Только от той, которую я знал в Англии.

Этот ответ по крайней мере был честным.

Элизабет вздохнула и рассеянно взяла крышку древнего кувшина, лежавшую на столе. Внимательно рассмотрев ее, она, едва шевеля губами, произнесла:

— Дуамутеф.

Лорд Стенхоуп мгновенно насторожился:

— Что ты сказала?

Она подняла голову:

— Дуамутеф.

Отец сощурил глаза:

— Ты разобрала? Что тебе известно о Дуамутефе?

Она пожала плечами:

— Он был одним из четырех сыновей бога Гора. Во время древнего процесса мумифицирования сердце и почки возвращали обратно в тело умершего, а остальные внутренние органы помещали в сосуды, на крышках которых были изображения сыновей Гора: под крышкой с головой сокола хранились кишки, с головой человека — печень, с головой шакала — легкие, а с головой павиана (это Дуамутеф) — желудок.

Впервые с момента ее приезда в Луксор в глазах отца вспыхнул интерес.

— Ты читала мои книги.

— Да.

Он сдержанно заметил:

— Я удивлен, что графиня это разрешила.

Элизабет

ответила не сразу. Лицо у нее порозовело, и она начала ковырять земляной пол носком туфельки.

— Ну… Надеюсь, матушка не знала, что именно я читаю.

Ее отец ухмыльнулся и внезапно помолодел лет на двадцать.

— Ты ей не призналась, да?

Элизабет кивнула:

— Да.

Лорду Стенхоупу трудно было поверить, что все осталось в тайне. Он недоверчиво спросил дочь:

— И она даже не заподозрила?

— Нет.

— И по-прежнему ничего не знает?

— Думаю, нет.

Он громко расхохотался. Это был чудесный, юный смех.

— Поверь мне, если бы она догадалась, что ты хоть чуть-чуть интересуешься Египтом, она вопила бы с крыши самого Стенхоуп-Холла. — Тут граф закашлялся. — В переносном смысле, конечно: ведь графиня никогда не вопит.

Элизабет сжала губы и, помолчав, серьезно проговорила:

— Вы должны меня понять, папа. Мне было очень неприятно обманывать матушку. Правда. Но только мне однажды попалась книга Бельцони, и я начала ее читать и никак не могла остановиться…

— Я твою тайну не выдам, — пообещал отец, посмеиваясь и качая головой.

Элизабет вздохнула.

— Я хотела поговорить с вами наедине не для того, чтобы обсуждать матушку или мои занятия египтологией — или по крайней мере только косвенно. Дело совершенно в другом. Мне нужно поговорить с вами, — тут она понизила голос до доверительного шепота, — о Мернептоне Сети.

Он все еще улыбался:

— О Мернептоне Сети?

— Да, о Мернептоне Сети.

Граф вытер слезы, вызванные долгим смехом.

— О моем Мернептоне Сети?

— Да, о вашем Мернептоне Сети, если вы настаиваете на том, чтобы назвать его именно так.

Почему отец ее не слушает?

Его глаза искрились смехом.

— Ты и о нем читала?

— Он был фараоном конца девятнадцатой династии и, как считается, правил с 1201 по 1192 год до Рождества Христова. Он был мужем прекрасной Нефертери, получившей имя в честь жены великого Рамсеса. У них было четверо детей, а потом она умерла от лихорадки. Сети оплакивал ее до конца своей жизни, отказываясь взять новую жену, — на память прочитала Элизабет.

Лорд Стенхоуп одобрительно кивал седой головой:

— Ты всегда была умницей. Самая сообразительная и способная из всех моих детей. — Однако он тут же добавил: — Хотя если вспомнить Франклина, Каролину и даже милую бедняжку Анни, это не покажется очень высокой похвалой. — С этими словами он нацепил оставшиеся пыльными очки на нос. — Прекрасно, Элизабет. Великолепно.

— Папа…

Он посмотрел на нее поверх стальной оправы очков, а потом устремил взгляд на противоположную стену, где находилось единственное крошечное окошко его «кабинета». В него можно было увидеть только уходящие до самого горизонта бесконечные коричневые пески пустыни.