Роза в цепях
Шрифт:
Когда два друга уединились, расположившись в креслах в одной из комнат дома, Валерий сказал:
— Знал бы ты, друг мой, что со мной творится… Мое теперешнее состояние таково, что я подобен осеннему листку, подхваченному ветром. Я не ведаю, куда ведет меня любовь.
Да. Я влюбился, кто моя возлюбленная? Она невольница. Ты усмехаешься, но, тем не менее, это так! Ее зовут Актис, и она работает цветочницей на вилле моего дядюшки. Я не знаю, какая в этой рабыне таится сила, но меня безумно влечет снова и снова туда, в розарий, чтобы еще раз увидеть эту прекрасную девушку. С тех пор, как друзья посвятили меня в таинства любви, я думал, что ничего на свете нет такого, что повергло бы меня в изумление. Но Актис, о, боги! Она во много раз прелестней тех женщин, которых я знал. — Валерий шумно вздохнул и
— Если ты действительно полюбил, все в твоих руках. Но, может быть, это только мимолетное влечение, которое скоро пройдет?
— Ты ошибаешься, друг мой. Что было раньше, я проклинаю от всей души. Но теперь совсем не то, что ты думаешь! Знаешь, сколько в ней душевного тепла! Я не встречался еще ни с одной женщиной, которая смогла бы завладеть моим сердцем, Теперь же я весь, без остатка, принадлежу Актис. Я это чувствую и не могу ничего поделать с собой. Но я свободный человек, а она всего лишь рабыня-цветочница. Но находясь рядом с Актис, я забываю, кто она…
— Я могу посоветовать лишь одно. Если ты полюбил, я только рад этому. Любовь, возможно, оторвет тебя от бестолковых похождений. Ну а то, что та девушка, которую ты боготворишь рабыня, по-моему, это нисколько тебя не унижает. Ведь ты находил себе подруг еще менее достойных, не так ли?
— Эней! Хотя ты и друг мой, но иногда ты бываешь слишком жесток в суждениях. Тебе так не кажется?
— Извини, Валерий. Но я страдаю, когда вижу, как ты погружаешься в омут страданий, ведь они любого человека могут превратить в раба неумеренных наслаждений.
— Ты прав. Но я порвал с прошлым. Я уже говорил тебе, что меня не прельщают безмерные удовольствия. Возможно, что именно Актис станет для меня той женщиной, которая заменит мне прежнюю жизнь, насыщенную пирами и любовными утехами.
Послышались быстрые шаги. В комнату вбежал раб, сжимавший в руке письмо. Облокотившись на спинку кресла, Валерий с озабоченным видом прочел записку, затем скомкал ее и, бросив себе под ноги, произнес:
— Послание от Фабии. Она пишет, что мой отказ сопровождать ее в Помпеи стал для нее неприятным сюрпризом. — Валерий усмехнулся. — Она уезжает завтра утром к своей тетке Гортензии и желает, чтобы я навестил ее. В противном случае, грозит порвать отношения со мной. Эней, как ты думаешь, следует мне ехать в Помпеи или нет?
— Напиши ей, что тебя ожидают дела. И перестань встречаться с Фабией. Она подлее лисы, любого обольстит и заставит пресмыкаться перед собой.
— Ты ошибаешься, друг мой. Это Фабия сохнет по мне. Я же делаю вид, что не могу без нее. Я решил избавиться отягощающего для меня тесного знакомства с женой своего дядюшки. Меня влекло к ней только как к любовнице, ничего, кроме горького разочарования не испытывал я после объятий с Фабией. Теперь все! Пусть ищет себе другого любовника! У меня же есть любовь — Актис, и с ней я не расстанусь никогда.
• Ну что ж, как я тебя понял, ты позвал меня поведать о своих чувствах. Я не прав? — Я хотел рассказать тебе о встрече с Актис, это правда! Но это еще не все. Я бывал в библиотеке, видел, как ты относишься к книгам. Я просто восхищен тобой. Как-то отец поведал мне о библиотекаре, который был прежде тебя. Так вот, тот негодяй продал несколько ценных книг, купленных еще моим дедом на Крите у одного жреца. Жрец был смертельно болен и никак э хотел расставаться, как он говорил, со своим сокровищем. Вся жизнь была скрыта в страницах древнего папируса, высший сорт второго греки использовали только для священных книг. Дед мой, Марк Веттий, как и мой отец, тоже занимался откупами в провинциях, и ему пришлось •несколько раз навестить жреца, прежде чем тот согласился продать папирус римлянину, клятвенно пообещавшему, что книги попадут в хорошие руки. А этот библиотекарь, кажется, его звали Трифон, сбыл нашу семейную реликвию кому-то на
Эней пожал плечами. Он был немного смущен и переминался с ноги на ногу.
— Это моя работа, — произнес он. — Среди книг я чувствую покой и отдохновение от суеты жизни. В библиотеке я погружаюсь в мир грез, здесь же пишу свои статьи. А сколько бесед было у нас с тобой в этих благословенных стенах.
Вот что, друг мой, я собираюсь немного прогуляться по городу. Будь добр, составь мне компанию. Меня приглашал в гости один милый человек, хороший знаток греческих учений. Я думаю, тебя заинтересует его взгляды на жизнь. Ты согласен?
Эней колебался. Было много дел в библиотеке, нужно было переписывать страницы с уже рассыпавшихся пергаментов на новые, склеивать листы, оторвавшиеся друг от друга. И еще ряд неотложных забот требовали присутствия на вилле.
— Если ты говоришь, что он образован и хорошо знает мудрецов некогда великой Греции, я пойду с тобой, — ответил Эней, решив отложить на время работоу в библиотеке.
Валерий приказал принести одежду и обувь. Управляющий стоял перед юным патрицием и держал в руках небольшую шкатулку из слоновой кости, где лежал, блистая красотой, золотой перстень — знак всаднического сословия. Рабы, окружившие господина, взирали, как Валерий с достоинством взял драгоценный камень правой рукой и, поцеловал его холодные грани, медленно одел великолепный камень на указательный палец, затем он взглянул на водяные часы и велел накрывать на стол.
— Все готово, господин, — преданно склонился виллик. — Легкая закука, как вы приказали.
Валерий и Эней подкрепились несколькими грушами, выпили по чаше виноградного сока с медом и отправились в город, расположенный в пятнадцати минутах ходьбы от виллы. Когда они добрались до Капуи, солнце уже садилось за горизонт. Жители спешили, какждый по своим делам, и на двух юношей, вышедших на мостовую из лектики, никто внимания не обратил. Нищих, постоянно бродивших по улицам и вымаливавших у богатых римлян подачку, в этот раз не было видно. Вдалеке, примерно за квартал от того места, находились два друга, слышался людской рокот. Он нарастал и вновь стихал, затем возобновившимся, взрывался шумом, в котором были крики и смех, какой-то звериный рев и хлопанье в ладони.
Молодые люди шли и недоумевали, чтобы это значило. Цирк был в другой стороне, а многочисленные человеческие голоса доносились с рыночной площади. Оба подались вперед, не в силах понять, что происходит на форуме.
Вскоре перед ними предстало зрелище, где люди, обступили колесницу, запряженную четверкой коней, и радостно приветствовали юношу в великолепных одеждах. Тот стоял на месте седока и по команде, которого несколько слуг бросали в толпу всяческие подарки, дарованные народу их императором. То тут, то там вспыхивали драки между плебеями за тессеры, — шарики, на которых было написано, сколько, какого добра причитается получателю. Нищий оборванец, с рассеченной в потасовке бровью, уползал на коленях от одной из многочисленных свалок, где громко орали, визжали и бились за подарок цезаря несколько человек. Он прижимал дрожащими руками к своей груди кролика, доставшегося ему в нелегком сражении с десятком таких же, как он сам, нищих и голодных бродяг. Монеты, звонко падали на мостовую, но недолго оставались лежать на земле. Люди хватали их, засовывали медные ассы и золотые динарии в складки тог и туник, скрывали в платки, специально приготовленные для этой цели, а чаще всего просто прятали их в рот. Одни с возбужденными от радости и счастья лицами уносили свою добычу, чтобы, положив ее в укромное место, вновь вернуться на Форум. Другие, не получив ничего или слишком мало, озлобленные и разъяренные врывались в толпу, расталкивая ее руками, пытались протиснуться снизу, ползком пробираясь сквозь колыхающуюся человеческую массу, ловили в воздухе дичь и снедь, кидаемые с колесницы и, схватив императорский подарок, наконец, уходили.