Роза ветров
Шрифт:
Под вечер в горнице прибавился еще один гость — Сергей Лебедев. Они обнялись с Павлом крепко и, оцепенев, долго стояли молча, сжав друг друга в объятиях. И Светлана, поняв это оцепенение, поняла и то, что Сергей — один из тех, кто был там, где был и Стенькин отец. Она, будто защищаясь от кого-то, закрыла лицо руками.
— Успокойся, Светланушка, — засуетился около нее Увар Васильевич.
— Не лезь к ней, старик, — строго взглянула на мужа Еремеевна.
Светлана была благодарна ей, старой женщине, — матери, все понимающей, предвидящей, цепко и мудро оценивающей. Такие не обидят, не прогневят, предупредят обиду
— Света, хватит. — Павел взял на руки Стеньку, обнял его.
— И чо ты в самом деле, Света, — визжал Стенька. — Нам весело, а ты мокреть разводишь!
— Верно, внучек, — захохотал Увар Васильевич. — Который день, Светлана Дмитриевна, прошел — тот и до нас дошел, а который впереди — того берегись. Что было — прошло. Давай, старуха, рюмочку. Выпьем. Мой покойный родитель говаривал так: «Хочешь быть веселым, а не пьяным — на два пальца недоливай и на два пальца недопивай, худое не поминай. Такая выпивка — одно удовольствие, аппетит прибавляет и здоровье развивает… Давайте-ка, гости милые, за ваше здоровьице до дна.
Ярко горели лампы в старом доме Увара Васильевича почти всю ночь. Приходили повидать молодых Крутояровых соседи. Еремеевна и Увар Васильевич угощали всех. Были слезы, был смех — все вместе. Пытали Павла: насовсем ли приехал или только в гости. И Увар Васильевич отвечал за него: «Насовсем! По чистой!»
Синел над озером рассвет. Умаялся и заснул Стенька. Павел пронес его в маленькую комнатку-боковушку, положил рядом с матерью, поцеловал ее в пушистый завиток на шее.
— Ты уходишь? — спросила она.
— Сейчас приду. Вот только провожу Сергея.
Они подошли к озеру, замирающему в теплой утренней истоме. И Сергей сказал Павлу:
— Ты знаешь, Завьялов уже три месяца как дома живет. Не заходит ко мне. Прячется. В Осоавиахим устроился.
— Разве его не судили? — Павла покоробила весть.
— Судили. В штрафной был… На дот, говорят, ходил. Освободили от наказания, да еще и медаль получил.
— Что ж, пусть. Рабочих рук сейчас не хватает.
— Многого нам сейчас не хватает, Павел: хлеба, ситцу, пряников. Только чего-чего нам не хватает. А главное — людей. Стали мы наварим, хлеба — наростим, ситцу — наткем и пряников напечем!
— И людей народим, — усмехнулся Павел.
— Народить-то, Паша, полдела. Вырастить надо людьми. И тут надо мыслить и учиться каждый день.
Утро разрасталось. Шла по воде мелкая рябь. Отплывали от берегов рыбаки, притаенно всплескивали веслами.
— Будем учиться.
— Учиться, Паша, некогда. Работать надо. Тебе, кстати, как я слышал, тут уже и должность припасена. Секретарем райкома комсомола хотят рекомендовать. Вот так.
— И что же, даже согласия не спросят?
— Спросят. А ты откажешься?
— Шутишь ты все, Серега.
— Шутить-то бы и рад, да не до этого. Шутки на ум не идут. Худые у нас сейчас дела в районе.
Как и во время войны с неослабевающим напряжением текла жизнь райцентра. На заседания не хватало ночей. И аппарат райкома, и работники райисполкома, и милиции, и прокуратуры, и райпотребсоюза, и райветлечебницы,
Как и предполагал Сергей Лебедев, Павла вскоре пригласили в райком и предложили работать комсомольским секретарем.
— Но ведь для этого надо, чтобы избрали на конференции?
— Сейчас пока конференцию проводить некогда. Утвердим вас на пленуме, кооптируем, так сказать. Дело с комсомолом у нас трудное. Секретаря уже год как нет. Заведующая учетом, два инструктора — вот и все. А с молодежью работать надо, ох как надо!
И Павел согласился.
Первое, что он сделал, приступив после пленума к работе, — это запретил работникам без дела сидеть по ночам в кабинетах. «Лучше книги читайте, чем в пешки играть да курить до тошноты». Об этом распоряжении Павла узнал уполномоченный из области. Шел сентябрь. И уполномоченный сказал первому секретарю райкома партии Андрею Ильичу Светильникову:
— Уборка у вас в районе срывается, и мер вы никаких не принимаете. Даже этому молокососу, мальчишке, комсомольскому секретарю управы не найдете. Он же всех против вас восстановит… Порядок работы ему, видите ли, не понравился!
— Руки пока не дошли. К тому же он вновь испеченный. Пообтешется. Ишь ты, ворона в павлиньих перьях! А я, признаться, и не слышал о его преобразованиях. — Светильников сделал пометку в календарике: уж на что, на что, а на критические замечания сверху он реагировал оперативно.
Поздно вечером уполномоченный лично звонил Павлу Крутоярову:
— Кто?
— Секретарь райкома комсомола Крутояров.
— Вот что, милок, собери-ка сейчас же двадцать-тридцать комсомольцев и во главе их поезжай в колхоз «Восток» на подработку зерна. Хлеб горит, понимаете, а вы спите.
— Не могу, милок.
— Вы что, против хлебозаготовок или просто ничего не понимаете?
— Сегодня утром сто двадцать комсомольцев райцентра уехали в колхозы, в том числе и в «Восток». Больше людей нет. Школу закрывать считаю нецелесообразным и даже преступным.
— Собрать всех, кто остался. К полуночи быть в колхозе. Оттуда доложить лично мне.
— Никто не остался. Только я.
— Слушайте, милок, вы с кем разговариваете?
— Не знаю, кто вы такой, но чувствуется…
— Вы за это ответите!
— Не кричите!
— Я вас арестую!
— Попробуй! — освирепел Павел и грохнул трубкой о стол так, что она развалилась на две части.
Уполномоченный и в самом деле звонил в милицию и приказывал взять Крутоярова как саботажника хлебозаготовок под стражу. Но ему сказали, что Крутояров орденоносец да и работает, как говорится, без году неделю, и он затих.