Рожден быть опасным

Самохин Дмитрий

— Пока мы не вылезем, — предположил я.

— Русс, тебе кто-нибудь говорил, что ты изрядная стерва? — спросил Крысобой.

— Нет. Ты первый, — ответил я.

За этой словесной баталией я и Крысобой пытались скрыть мучительный поиск выхода из сложившейся ситуации. Принимать бой с ордами туземцев нас не увлекало. В этом не было смысла. Мне довелось почувствовать их разум, и я знал, что их возможности в живой силе практически безграничны по сравнению с нашими. Тем более, мы раздражаем только одну колонию, которая при случае может

обратиться за поддержкой к другой. Значит, нужно вступать в переговоры. Но как, если мы даже языка не знаем. Как с русалкозаврами разговаривать?

Пока мы перебранивались, под шумок со дна колодца смотались Сваржич и Форестер. Даже Плант не заметил их отступления.

Я разинул было рот, чтобы выдать какую-то очередную тираду, но так и остался стоять с недосказанными, повисшими на губах словами. Снаружи зазвучало пение автоматов, которыми мы вооружили темнокожих студентов. Автоматы выпевали по нам панихиду.

Мы вынырнули из расщелины и сразу укрылись за громадным валуном. Крысобой и Музыкантская заозирались по сторонам, пытаясь сориентироваться. Гвинплей Плант тут же заметил армаду аборигенов, которая нависла дамокловым мечом над нашим гнездовьем, и успел вскинуть автомат, который я без промедления вывернул из его рук.

Я увидел чернокожих студентов.

Лукан Сваржич и Иоганн Форестер лежали мертвыми возле выхода из пещеры. Подле них с расплавленными дулами, уткнувшись прикладами в землю, покоились автоматы, успевшие сделать перед смертью несколько трелей. Неестественно выгнутые, обуглившиеся кое-где тела с сожженной пленкой индивидуальных костюмов.

— Чего с аборигенами делать будем? — вопросил Крысобой.

И тут же получил ответ.

— Чужих только мочить!!! — приказал Гвинплей Плант.

Я выглянул из-за валуна, оценивая наши возможности.

Аборигены вились облаком над гнездовьем. Численность их явно зашкаливала за предел двух сотен. Плюс к этому я отметил отдельно висящие двадцать туш, оседланные аборигенами. Туши напоминали морских коров и одновременно скатов. Они были родственниками той твари, которой я сделал кесарево сечение.

— Скорее уж они нас замочат! — выдал я умозаключение.

— Что предлагаешь? — спросила Музыкантская.

— Вести дело к перемирию, — ответил я, адресуя свои слова конкретно Гвинплею Планту, которому подобная перспектива душу не грела. — Мы здесь пару дней, а уже в дерьмо вляпались. Так что дело нужно решать миром. Иначе шоу это, конкретно, закончится раньше времени.

— Они Бессмертных убили, — упрямо сжав челюсти, не собирался сдаваться Плант.

— Повторяю специально для тебя, — отреагировал Крысобой. — Бессмертных к печальному итогу кто-то из наших привел, а вовсе не эта восьмиглазая липучка.

— Я свое мнение сказал. Мне добавить нечего, — упорствовал Плант.

— Как ты намерен с русалкозаврами беседовать? — спросила Музыкантская, наклоняясь ко мне.

Пробудились фривольные мысли.

Если

бы не Крысобой, с которым у Ренаты мало-помалу стали налаживаться отношения, ее персоной занялся бы я.

— Ну, с тем-то я побеседовал, — возразил я.

— С каким тем? — не понял Крысобой.

— С тем, в котором ты дырок натворил.

— И как ты с ним беседовал? — недоверчиво нахмурился Марк.

— Восьмиглазик со мной ментальный канал настроил.

— Ментальный что?

— Канал. Он вызвал меня мысленно, и несколько минут мы общались на уровне образов.

— Какие несколько минут? — вмешался Гвинплей Плант. — Ты всего секунд двадцать в отключке пролежал. Потом всплыл сразу.

— Правильно. Как только Марк выстрелил в русалкозавра, и тот умер, я очнулся. За это время я успел много чего полезного узнать.

— Колись, — потребовал Крысобой.

— Да побыстрее, — вставила Музыкантская, высунувшись из-за валуна. — А то, похоже, не один ты о мире грезишь. К нам три восьмиглазика плывут.

— Аборигены эти представители коллективного разума. Тут у них неподалеку колония находится. И с нами воюет только одна колония. Хотя все дно заполнено их поселениями…

— Они совсем близко, — торопила Музыкантская.

— Мужики, — решился я, — я пойду с ними побеседую. У меня получится.

Я вынырнул из-за валуна, не давая опомниться своим спутникам.

В двадцати шагах от меня и в трех метрах от дна на двух маленьких скатах парили аборигены, грациозно держась за шишковатые наросты на головах животных.

Я примирительно простер к ним руки, вглядываясь в глаза полного русалкозавра, выглядевшего самым представительным.

Я хотел было извиниться за поступок чернокожих студентов, понимая, что звучать это будет весьма глупо, но тут же передумал. Они уже поплатились за свои действия.

Я не мог отвести взгляд от внимательных цепких зрачков, которые меня изучали. Зрачки расширялись, поглощая меня, точнее, мою сущность. И я проваливался… я кружился… я возносился…

Я увидел клубок, искрящийся клубок, знакомый по предыдущему контакту, но теперь клубок выглядел более дружелюбно, а возле него фланировал, словно дожидался меня, пышный восьмиглаз. Завидев мое появление, восьмиглаз оттолкнулся от клубка и в два изгиба приблизился. Оказавшись рядом со мной, он замер, смерил меня мягким, но внимательным взглядом и склонился в поклоне.

Я ответил ему тем же.

— Для меня есть честь общаться с тем, кто давно покинул мир сей и следы чьи не наблюдались в мирах обитаемых вот уже многие тьмы лет, — прокурлыкал абориген.

Хорошее начало для беседы.

— Мне тоже приятно очень беседовать с тобой… — Я замялся, не зная, как обратиться к туземцу. Не русалкозавром же его называть, в самом деле.

Восьмиглаз заметил мое смущение и помог:

— Мою индивидуальность нарекли. Я — Клинч.

— Мне очень приятно, глубокоуважаемый Клинч. Меня зовут Русс.