Рождение мыши
Шрифт:
К ней же всё летели орхидеи, магнолии, лакфиоли, примулы, гортензии, астры, гелиотропы, алоэ, маргаритки — словом, все цветы мира падали к ее замшевым белым туфелькам.
Пока я вертел да раздумывал, она мне послала:
«Что ж ты, молодец, не весел?
Что ж ты голову повесил?»
Я мог бы ей, конечно, ответить:
«Мне грустно, потому что весело тебе»,
или:
«Не
или же наконец:
«Зачем ты, безумная, губишь
Того, кто увлекся тобой?»
Но я плюнул на все тонкости и послал:
«Позвольте Вас проводить?»
Она прочла, засмеялась и ответила:
«Что будет завтра говорить
Княгиня Марья Алексевна?»
Отодвинули стол, и Вера ушла танцевать с Виктором, да с ним и села, потом к ним подошла Людка с высоким красивым моряком в форме и с кортиком, и они весело заговорили вчетвером. Потом Люда и моряк ушли, и они снова остались вдвоем. Все орал и орал патефон. Я посидел, поулыбался — все были заняты своим, и никто на мою улыбочку не обращал внимания — да и пошел бродить.
Квартира Садовских была большая (с барский особняк), гулкая и совершенно пустая, только в кухне, за длинным и темным коридором, сидели две старушки и пили чай с красным и желтым сахаром, горела синяя лампадка, в углу шумел белый самовар в медалях да капала на дно раковины вода, было тихо, полутемно и спокойно-спокойно, — я вошел и остановился у притолоки, отдыхая от пьяного чада, патефонного визга, топота каблуков и липких стаканов.
— Ай головка болит, батюшка? — заботливо спросила Людина няня и сунула мне соленый огурец. С ним я и пошел сначала по коридору, а потом по пустым комнатам, пока не наскочил на Людку. Она мигом соскочила с дивана и, как кошка, прыгнула ко мне.
— Что ж ты зеваешь? — крикнула она. — А что там делается, знаешь? Верка-то в тебя втюрилась!
Я только попятился.
— Ух ты, чудище обло! — Она счастливо засмеялась. — Ведь вот история! Такая недотрога — и сразу же упала, ну иди, иди к ней! Хотя постой…
Она зажгла свет (на софе, нога на ногу, показывая свой великолепный клеш, сидел моряк) и подвела меня к туалетному столику.
— Не вертись! — строго приказала она, схватила флакон, открыла его и начала прикладывать к моему пиджаку, потом поправила мне воротничок, схватила расческу, провела раз-два по волосам, посмотрела и похвалила: «От теперь порядок!» Моряк, улыбаясь, смотрел на нас. Она обняла меня за плечи, повернула и спросила:
— Ну, хороший у меня братишка?
— Блеск! — ответил моряк. — Ты бы ему ключ…
— Знаю! — отрезала она и сунула мне в руки ключ. — Это от соседней комнаты, понял? Смотри не прошляпь!
В столовой было еще порядком народу, но все разбрелись и кто где.
Вера сидела под осыпающейся елкой, держала ее за ветку и слушала Виктора. Оба улыбались. В голове
— А вас там сестра ищет.
Он поднял на меня медленные желтые глаза с поволокой и спросил:
— А зачем, не знаете?
— Что-то там, в последней комнате, с контактами, — соврал я.
Откуда что берется в такие минуты? Ведь я сказал ему то единственное, что могло сорвать его с места. Он сразу же вскочил:
— A-а! Ну, спасибо! — он улыбнулся Вере. — Одну минуточку! Там всегда что-то с контактами.
Он ушел, и мы остались вдвоем.
— Ну-у? — спросила Вера. — Куда же вы исчезли? Ух, как пахнет от вас! Так где же вы были?
— Вы танцевали… — сказал я.
— Ага! А вы не умеете! Так вам и надо!
Я схватил ее за руку.
— Слушайте, Вера.
— Слушаю, — она взглянула на браслетку, — ну, ну говорите, я же слушаю. — Я молчал. Она дотронулась до моей руки. — Тогда вот что: найдите мою дошку, а я пройду к Люде проститься. — Я молчал. — Ведь вы меня провожаете — так ведь мы договорились?
— Не ходите! — выдавил я наконец из себя. — Уже утро!
— А дома что подумают? — спросила она, улыбаясь. — У меня ведь родители оч-чень строгие!
Я хотел что-то ответить и насчет этого, но вдруг сообразил: сейчас вернется Виктор, начнет ругаться, а что я ему скажу?
— Там есть телефон, — потянул я ее за рукав.
— Да ведь у нас все спят! — ответила она. Но встала. — Где он?
Я увел ее в самый конец коридора, к венецианскому окну, и мы минут двадцать стояли и смотрели на зеленый снег, порхающий в желтом луче фонаря. Здесь, около большой кафельной печки, было очень тепло и тихо. От нее пахло вином и пудрой, и так она неподвижно и тихо стояла возле меня, такая у нее была нежная беззащитная шейка, что я вдруг, неожиданно для самого себя, коснулся губами ее затылка, ямочки под волосами.
Она шевельнулась, задумчиво поглядела на меня и сказала:
— Ну что ж, идемте к телефону?
Я привел ее в другой конец дома, отыскал нужную комнату (за стеной под гитару басом пел моряк) и распахнул белую дверь. На нас сразу пахнуло теплом и ароматом хорошо обжитого помещения.
Было почти светло. На ковре с огромными розами и раковинами лежал зеленый лунный квадрат, и на нем стояло старинное выгнутое кресло с фигурными подлокотниками, а дальше — диван с подушечками и пуфом.
— Ну вот и… — неловко сказал я.
Она странно взглянула на меня и решительно и как-то жестоко (не найду другого слова) перешагнула порог.
Я вынул ключ и запер комнату. Тут кто-то подошел и раздраженно застучал в соседнюю дверь.
— Люда! Да ее доха на вешалке, — сказал резкий мужской голос.
Вера тихонько хихикнула и схватила меня за палец. Я обнял ее и прижал к себе, и она потерлась щекой о мое плечо. Так мы стояли и слушали. «Ох и пьяная же я», — горячо шепнула она мне на ухо. За той дверью, где сидела Людка, осторожно звякнула пружина, и все замолкло. Мужчина постоял, обиженно хмыкнул и ушел. Тогда Вера стряхнула мою руку и строго спросила: