Рождение огня

Коллинз Сьюзен

— Он съедобный? — спрашивает Пит.

— Точно не знаю. Но его мясо не слишком отличается от мяса белки. Наверно, надо его сварить... — Я колеблюсь, стоит ли разводить огонь — даже если мне это и удастся, то дым нам точно ни к чему. Мы все слишком близко друг от друга на этой арене, и дым нас выдаст.

У Пита возникает другая идея. Он берёт кусок мяса уродца-грызуна, насаживает его на кончик заострённого сучка и бросает всё это в силовое поле. Яркая вспышка огня — и сучок летит обратно. Кусок мяса обгорел снаружи, но внутри он мягкий и сочный, хорошо прожаренный. Мы награждаем Пита аплодисментами, но тут же затихаем, вспомнив, где находимся.

Белое солнце спускается

к розовому горизонту, и мы забираемся в хижину. Я всё ещё отношусь насторожённо к орехам, но Дельф говорит, что Мэгс узнала их по другим Играм. Эх, жаль, мне и в голову не пришло провести хоть сколько-то времени в секции съедобных растений, когда мы были на тренинге; всё потому, что в прошлом году у меня с растениями не было ни малейших затруднений. А вот в этот раз не помешало бы наведаться в эту секцию! Наверняка, там было бы рассказано хотя бы о некоторых из незнакомых мне растений, окружающих нас сейчас. Может, это подсказало бы мне, куда направить свои поиски. Однако с Мэгс, похоже, всё в порядке, а она ведь съела этих орехов уже немало и достаточно давно. Так что я беру одно ядрышко и откусываю от него. У него мягкий, сладковатый вкус, напоминающий каштан. Решаю, что опасаться нечего. Мясо у грызуна жестковатое и с душком, но неожиданно сочное. Действительно, совсем не плохая закуска для первого вечера на арене. Если бы ещё и было, чем её запить!

Дельф засыпает меня вопросами об уродце-грызуне, которого мы решили называть древесной крысой. На какой высоте тот находился, как долго я наблюдала за ним, прежде чем подстрелила, и чем он занимался? Да не помню я, чем он там занимался! Вынюхивал насекомых или ещё что в этом же роде.

Я опасаюсь наступающей ночи. Плотно сплетённые циновки, во всяком случае, защитят от всяких ползучих и кусючих тварей, что, возможно, стелятся по земле джунглей. Но как раз перед тем, как солнце закатывается за горизонт, восходит белая луна и освещает всё вокруг молочным светом, в котором довольно неплохо видно. Наша беседа затихает — мы все знаем, что сейчас произойдёт. Садимся в ряд на пороге хижины, и Пит берёт мою руку в свою.

Небо освещается, и в вышине реет герб Капитолия. Слушая раскаты гимна, я думаю: «Дельфу и Мэгс сейчас придётся куда тяжелее, чем нам». Но, как оказывается, для меня это тоже очень даже не легко — видеть лица восьми погибших трибутов, высвеченных в небе.

Мужчина из Пятого, тот, которого пронзил трезубцем Дельф, появляется первым. Это значит, что все трибуты из дистриктов с Первого по Четвёртый живы: четверо профи, Бити и Люси, и, само собой, Дельф и Мэгс. За мужчиной из Пятого следуют парень-наркоман из Шестого, Цецилия и Вуф из Восьмого, оба трибута из Девятого, женщина из Десятого и Сеяна из Одиннадцатого. Опять появляется герб Капитолия, звучит музыка и небеса темнеют. Остаётся только луна.

Никто не роняет ни единого слова. Я не могу притворяться, что горюю по погибшим — я никого из них толком не знала. Но вспоминаю о трёх детях, цепляющихся за юбку Цецилии, о том, как добра ко мне была Сеяна в день нашей встречи... Даже при мысли о стеклянистых глазах наркоши, рисующего жёлтенькие цветочки на моих щеках, меня как будто колет в сердце. Все они мертвы. Все.

Я не знаю, как долго мы бы ещё просидели так, если бы не серебряный парашютик, спускающийся с неба. Он скользит между листьев и приземляется прямо перед нами. Никто не трогается с места.

— Чьё это, кто-нибудь знает? — наконец задаю я вопрос.

— Без понятия, — отвечает Дельф. — Пусть будет Пита — он сегодня чуть не умер.

Питер отвязывает корд и расправляет шёлковый круг. К парашютику прикреплён предмет, о котором я

могу сказать только то, что ничего не могу о нём сказать.

— Что это за штуковина такая? — спрашиваю я.

Никто не может ответить. Мы передаём штуковину из рук в руки, по очереди оглядывая её со всех сторон. Она представляет собой полую металлическую трубочку, немного скошенную с одной стороны. С другой стороны у неё имеется что-то вроде маленького мыска, загибающегося книзу. На что-то это похоже... То ли на деталь велосипеда, то ли на стержень для гардины, непонятно, что, словом.

Пит дует в отверстие — а вдруг это свисток? Нет, она не издаёт звуков. Дельф засовывает в неё свой мизинец, проверяя, не оружие ли это. Без толку.

— Мэгс, может, это удочка? Ты можешь ею удить? — спрашиваю я. Мэгс, которая может удить чем угодно, мотает головой и фыркает.

Я беру трубочку и катаю её на ладони. Поскольку мы образовали союз с трибутами из Четвёртого дистрикта, Хеймитч обязан сотрудничать с их наставником. Его слово в выборе подарка — не последнее. Это значит, что подарок имеет большую ценность. Даже, можно сказать, жизненно необходим. Я размышляю о том времени на прошлых Играх, когда мне позарез нужна была вода, но Хеймитч не послал мне ни капли, потому что знал: я найду её сама, если приложу усилия. Подарки Хеймитча — или отсутствие их — всегда несут в себе важную весть. Я почти явственно слышу, как он рычит на меня: «Шевели мозгами, если они есть у тебя! Что это за штука?»

Вытираю текущий в глаза пот и рассматриваю подарок, подставив его под лунный свет. Кручу его и так, и эдак, смотрю с разных углов, перекрываю пальцами участки его и открываю их вновь... Словом, пытаюсь выведать у него его тайну. Наконец, разозлившись, втыкаю его одним концом в землю.

— Сдаюсь. Не могу понять. Может, если мы привлечём на свою сторону Бити и Люси, они разберутся, что это такое.

Я растягиваюсь на травяной циновке, прижимаясь к ней горячей щекой, и угрюмо вперяю взгляд в «штуковину». Пит растирает мне затекшие плечи, и я немного расслабляюсь. Размышляю, почему это по-прежнему жарко, хотя солнце давно уже закатилось, могло бы стать и чуть-чуть попрохладнее. Интересно, а как там сейчас дома?

Прим. Мама. Гейл. Мадж. Они сейчас видят меня. Во всяком случае, я надеюсь, что они дома, а не арестованы Тредом. Что их не покарали, как Цинну или Дария. Из-за меня. Каждого из них.

Я ощущаю страшную тоску по ним, по родному дистрикту, по моим лесам. Настоящим лесам, с крепкими, твёрдыми деревьями, изобилующим дичью, которая выглядит не как жуткое страшилище. По бегущим ручьям, прохладному ветерку... Нет, меня больше устроил бы пронзительный холодный ветер, унёсший бы куда подальше эту изнуряющую жару. Я вызываю в воображении такой ветер, даю ему охладить мои щёки и остудить пальцы... И вдруг, в одно мгновение, вспоминаю, как называется эта металлическая штуковина, торчащая из чёрного дёрна.

— Желобок! — выкрикиваю я, подскакивая.

— Что? — озадаченно спрашивает Дельф.

Я выворачиваю штуковину из дёрна и очищаю от налипшей на неё земли. Прикрываю ладонью слегка скошенный конец, как бы примериваясь, и смотрю на мысок. Точно, такую вещицу я видела раньше — в один холодный, ветреный день, давным-давно, когда мы с отцом были в лесу. Она была одним концом аккуратно всажена в отверстие, пробуравленное в стволе клёна. По ней в подставленное ведёрко стекал сок. Кленовый сироп мог даже наш никудышний хлеб превратить в деликатес. Я не знаю, что сталось со связкой желобков после смерти моего отца. Наверно, остались где-то в лесу, спрятанные в укромном месте. Их уже никогда и никому не найти.