Рождение Темного Меча
Шрифт:
Потом Джорам смутно понял, что путешествие окончено и он снова находится на твердой земле. Он очутился в каком-то странном жилище, и к нему пришла Анджа; она опустилась на колени рядом с ним и принялась шепотом рассказывать про Мерилон, Мерилон Прекрасный, Мерилон Дивный. Все, что мог сейчас Джорам, — это представлять себе Мерилон. Он словно видел его хрустальные шпили и лодки под шелковыми парусами, влекомые поразительными, невероятными животными по воздушным потокам. Пока эти сны длились, Джорам был счастлив — они облегчали его боль. Но когда боль возвращалась, сны превращались в кошмары. Анджа преображалась в когтистое и клыкастое существо,
И всегда, сквозь все сны и всю боль, до Джорама доносился какой-то странный шум: звуки, напоминающие дыхание огромного существа, звон, сродни ударам по расстроенному колоколу, и шипение — как будто вокруг ползала целая змеиная стая. То и дело перед глазами у Джорама вспыхивал огонь, выжигая и прекрасные, и искаженные картины Мерилона.
Но в конце концов пришли темнота и тишина. В конце концов пришел сон, крепкий и спокойный. В конце концов настал день, когда Джорам открыл глаза и огляделся по сторонам. И Анджа исчезла, и Мерилон тоже исчез, и остались лишь какая-то старая женщина, сидевшая рядом с ним, и какой-то грохот, от которого у Джорама зазвенело в ушах.
— Долгий же путь ты проделал, Темный, — сказала старуха и пригладила черные волосы Джорама. — Долгий путь, что едва не увел тебя за Грань. Целительница сделала все, что смогла, но у нас нет каталиста, который мог бы даровать ей Жизнь, и ее возможности ограничены.
Джорам попытался сесть, но обнаружил, что связан по рукам и ногам.
— Развяжите меня! — попытался крикнуть он, но и сам с трудом расслышал свой голос сквозь грохот, раздающийся где-то рядом с хижиной.
— Парень, ты вовсе не связан, — сказала старуха и добродушно улыбнулась. — Нет-нет, лежи спокойно. У тебя нога сломана в двух местах, а рука чуть ли не оторвана, и еще переломаны ребра. То, что тебе кажется узами, на самом деле нужно, чтобы ты не разваливался на кусочки, парень.
Она улыбнулась с гордостью:
— Эту штуковину придумал мой муж, еще когда был молодой. Это самое большее, что мы могли для тебя сделать, раз нам негде взять каталиста для нашей целительницы. Эти лубки удерживают кости на месте, пока те срастаются.
Джорам улегся обратно. Он был сбит с толку и охвачен подозрениями, но чувствовал себя слишком слабым, чтобы спорить или тем паче драться. Теперь ему казалось, будто непрерывный грохот раздается прямо у него в голове. Заметив, как он скривился, старуха погладила его по плечу.
— Это шум кузни. Со временем ты к нему привыкнешь. Я так вовсе его не замечаю — разве что когда он стихает. Похоже, тебе предстоит работать там, — сказала она, поднимаясь. — Ты сильный и, бьюсь об заклад, привык к тяжелой работе. Это по рукам видно — они у тебя мозолистые. Так что для парня твоего сложения работа всяко найдется. Но пока об этом можешь не думать. А сейчас я тебе дам бульончику. Хорошо бы тебе подкрепиться.
Джорам кивнул. Кожа под повязками чесалась. Шевелиться было больно. Но потом он почувствовал, как его голову приподнимают. Что-то коснулось его губ. Джорам открыл глаза и увидел, что старуха держит в руках миску и какой-то странный инструмент. Она начала черпать этим инструментом бульон из миски и вливать Джораму в рот. Бульон был великолепен. От него по телу разливалось ощущение тепла. Джорам жадно выпил все.
— Пока хватит, — заявила старуха, помогая ему улечься обратно. — Твой желудок отвык от пищи. А теперь попробуй снова заснуть.
И как, спрашивается,
— А что такое кузня? — утомленно поинтересовался Джорам.
— Увидишь в свое время, Темненький, — сказала Женщина и одарила Джорама еще одной ласковой улыбкой.
На шее у нее висел на серебряной цепочке какой-то предмет; и вот теперь он выскользнул из-за выреза платья и закачался перед глазами у Джорама. Видимо, это был кулон. Во всяком случае, так решил Джорам, вспомнив рассказы Анджи про сверкающие драгоценности, которые носят жители Мерилона. Правда, это не была сверкающая драгоценность. Это был грубо вырезанный из дерева полый круг с девятью тонкими спицами внутри.
Перехватив взгляд Джорама, старуха прикоснулась к кругу — с такой гордостью, с какой императрица могла бы прикасаться к самому дорогому из своих украшений.
— Где я? — сонно спросил Джорам. Ему начало мерещиться, будто кошмарное путешествие продолжается и вода снова несет его куда-то прочь.
— Ты среди тех, кто практикует Девятое Таинство — кто принесет Тимхаллану смерть и разрушение, если верить тому, что о нас рассказывают.
Голос женщины был печален, словно тихое журчание реки. Он доносился до Джорама откуда-то издалека, заглушаемый грохотом и звоном. Уже плывя по воде, юноша снова услышал голос старой женщины, легкий, словно шепот ветерка.
— Мы — община Колеса.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
НАКАЗАНИЕ САРЬОНА
Семнадцать лет минуло с того момента, как Сарьон совершил свое омерзительное преступление — попытался прочесть запрещенную книгу. Семнадцать лет с того момента, как его перевели в Мерилон. Семнадцать лет со дня смерти принца. Жители Мерилона и окружающих городов-государств, входивших в состав этой небольшой империи, как раз совершали траурное поминовение в честь этой печальной даты, когда Сарьона снова вызвали в Купель, в покои епископа Ванье.
Вызов, пришедшийся на такую мрачную годовщину, пробудил у Сарьона столь ужасные и тяжелые воспоминания, что невольно поверг его в трепет. На самом деле он специально вернулся в Купель из своего нынешнего дома, мерилонского аббатства, на время траура, чтобы не вспоминать лишний раз не только о своих погубленных надеждах и мечтах и о горе императрицы, но и о горе всех тех родителей, чьи дети появились на свет Мертвыми.
Сарьон всегда на это время возвращался в Купель, если только у него появлялась хоть малейшая возможность. Здесь ему было спокойнее, потому что в Купели никто не посмел бы даже упомянуть о смерти принца, не говоря уже о том, чтобы отмечать годовщину этой смерти. Епископ Ванье это запретил, хотя запрет всем показался странным.
— Старик Ванье терпеть не может этот день, — сказал дьякон Далчейз Сарьону, когда они шли по мирным, тихим коридорам их горной твердыни.
— Право, не могу его за это осуждать, — отозвался Сарьон, вздохнул и печально покачал головой.
Далчейз фыркнул. Он до сих пор оставался дьяконом, несмотря на солидный возраст, и знал, что наверняка так дьяконом и умрет. И потому не стеснялся откровенно высказывать свое мнение по любому вопросу — даже здесь, в Купели, где, как поговаривали, у стен имелись уши, глаза и рты. Если бы не вмешательство престарелого герцога Юстарского, при дворе которого он вырос, Далчейза давно бы уже отправили трудиться на поля.