Рождение Венеры
Шрифт:
– А что за сделку ты заключил с художником в обмен на твое молчание, Томмазо?
Он рассмеялся:
– А как ты думаешь? Заставил его пообещать, что у нас с Лукой на портретах будут красивые ноги и широкие лица. Запечатлеть нашу красоту для потомков. А тебя он изобразит с заячьей губой. И одну ногу сделает короче другой – чтоб понятно было, почему ты так танцуешь.
Хоть я и ждала чего-то подобного, его жестокость все равно застает меня врасплох. Суть всех наших с ним споров – всегда одна и та же: ему хочется отомстить мне за свои унижения в классной комнате,
– Ах, только не говори, что я ранил твои чувства! Если 6 ты только знала… Мы же делаем тебе честь, правда, Лука? Нелегко ведь подыскать мужа для девушки, которая цитирует Платона, но путается в собственных ногах. Всем известно, что тебе понадобится немалая помощь в этом поиске.
– Вам лучше поостеречься – обоим, – произнесла я мрачным тоном, понижая голос, чтобы скрыть обиду. – Вам кажется, вы можете вытворять все, что вздумается. Что деньги отца и наш герб развязывают вам руки. Но если бы вы открыли глаза, то увидели бы, что мир меняется. Меч гнева Господня уже занесен над городом. Господь наблюдает за вами, когда вы крадетесь ночными улицами, и видит, какое зло вы творите.
– О, да ты заговорила совсем как этот, – нервно хихикает Лука. Я неплохо подражаю чужим голосам, если стараюсь.
– Смеешься! – Я поворачиваюсь к нему и сверлю его взглядом, как делает Савонарола, выступая с кафедры. – Но очень скоро ты заплачешь. Господь пошлет мор, наводнение, войну и голод, дабы наказать неправедных. Те, кто ныне облачится в праведные одежды, будут спасены, все же прочие задохнутся в серном дыму.
На мгновенье, я готова поклясться, даже мой рыхлый братец ощутил жар адского пекла.
– Не слушай ее, Лука. – Томмазо орешек покрепче, его так просто не запугаешь. – Этот монах – безумец. Все это понимают.
– Не все, Томмазо. Он умеет проповедовать и ловко приводит места из Писания. Тебе не мешало бы как-нибудь его послушать.
– А-а… Да я пытался слушать, только у меня сразу глаза слипаются…
– Это потому, что ты ночью шляешься! А ты оглянись вокруг – и увидишь, как он воздействует на тех, кто всю ночь проспал в собственной постели. Да у них глаза с тарелку. И они верят ему. – Я замечаю, что Лука внимательно меня слушает.
– Война? Голод? Наводнение? Да мы почти каждый год видим, как Арно выходит из берегов, а если выпадет неурожай, то людям снова нечего будет есть. При чем тут воля Божья?
– Да, но если он что-нибудь предскажет, а потом оно сбудется, то люди это отметят. Вспомни, как было с Папой Римским.
– Ну и что? Он предсказывал, что больной старик умрет, а когда тот умирает, все называют этого говоруна пророком. Не думал, что это тебя поразит. Кстати, тебе надо поостеречься – причем больше, чем нам. Если ученость в мужчинах внушает ему подозрения, то женщин он и вовсе почитает сосудами дьявола. Он даже убежден, что женщины не должны разговаривать… Потому что, если помнишь, милая сестренка, именно Ева своими речами соблазнила Адама…
– Почему в доме только и слышно,
Мы все кланяемся ей. Но в полупоклоне я нахожу глазами Томмазо, и он отвечает понимающим взглядом. Несмотря на наши перепалки, иногда приходится прикрывать друг дружку.
– Милая матушка, мы просто спорили о религии, – оправдывается он с очарованием, обезоружившим бы иную, но наша мать остается непоколебимой. – Насколько внимательно мы должны прислушиваться к недавним проповедям нашего доброго монаха?
– О-о… – Мать сердито вздыхает. – Надеюсь, мои дети смогут следовать Божьей воле сами, без понуканья Савонаролы.
– Но вы-то, конечно, с ним не согласны, матушка? – торопливо вмешалась я. – Ведь он же считает, что изучение древних – это отступничество от Христовой истины?
Она, замерев, с недоумением глядит на меня, видимо продолжая думать о чем-то другом.
– Алессандра, каждый день я молюсь о том, чтобы ты обрела покой, задавала меньше вопросов и больше вещей принимала как данность. Что касается Джироламо Савонаролы: что ж, он – святой человек, который верует в царствие небесное. – Тут она нахмурилась. – И все же я не понимаю – зачем Флоренции понадобилось выискивать монаха из Феррары, дабы тот поднес к ее душе зеркало. Уж если приходится выслушивать плохие вести, то пусть их принесет кто-нибудь из родни. Как вот сейчас. – Она вздохнула. – Мне нужно ехать к Плаутилле.
– Плаутилле? Зачем?
– Что-то не так с ребенком. Она послала за мной. Скорее всего, я переночую у нее, а весточку пришлю с Анджеликой. Алессандра, прекрати спорить и начинай готовиться к занятиям с учителем танцев – он, кажется, еще верит в чудеса. Ты, Лука, ступай садись за уроки, а ты, Томмазо, останешься дома и будешь дожидаться разговора с отцом, когда тот возвратится. Он сейчас на заседании Совета Десяти в Синьории, так что, вероятно, придет домой поздно.
– Но, матушка…
– Какими бы делами ты ни собирался заниматься сегодня вечером, Томмазо, они могут подождать до возвращения твоего отца. Ясно?
И мой братец-красавчик, у которого на все готов ответ, прикусил язычок.
8
Я засиделась допоздна, уплетая молочные желе, которые стянула из кладовой (из-за моего аппетита наш повар души во мне не чаял, и такая кража в его глазах выглядела лишь искреннейшей лестью его искусству), и играла с Эрилой в шахматы, попутно выуживая из нее сплетни. Шахматы – единственная игра, в которой я способна взять над ней верх. В кости и карты меня обыгрывает, хотя подозреваю, что она и жульничать мастерица. Занимайся она этим на улице, она бы, наверное, быстро разбогатела, хотя азартные игры причислены Савонаролой к тем грехам, на которые он обрушивает теперь свой пламенный гнев с кафедры собора.