Рожденный в сражениях
Шрифт:
Док глубоко выдохнул и слегка пошевелился, удобнее устраиваясь в кресле. Наконец можно немного расслабиться и хоть пару минут отдохнуть. Вся последняя неделя была сплошной гонкой: успеем - не успеем. Успели. Теперь уже все - назад пути нет. Собственно, они отрезали себе все пути отступления уже тогда, когда приняли это свое безумное решение. Но до последнего оставалась вероятность, что их сумеют остановить. Слишком уж многое висело на волоске. Наверное, надо за это благодарить не только госпожу удачу, но и Альтёрова. Старик - академик успел перед смертью напустить такого туману, что про них на какое-то время все просто забыли. И им этого времени хватило.
Свою часть работы Док уже выполнил. Лечебно-диагностический комплекс налажен, заправлен и подсоединен. Универсальная манжета плотно обхватывает
Дорога в один конец. Но они выбрали её сами. Если ты любишь свою Родину, свою Россию, которая здесь и сейчас уже убита и разорвана на куски и что-либо исправить, спасти уже поздно, но у тебя появляется реальная возможность не допустить этого, исправив ошибку там - в прошлом: неужели ты откажешься? Ты же Русский человек! А они все здесь были русскими. Ведь это не национальность - это состояние души и мировоззрения. Это, в конце концов, призвание! Нет. Они никогда не говорили об этом такими словами, дети своего больного времени. Времени, когда патриот и фашист стали синонимами, а любовь к Родине - проявлением нацизма или в лучшем случае национализма. Они не умели говорить красивых слов, но они умели думать. И самое главное - они умели делать.
Док с трудом заставил себя разжать пальцы сжавшие подлокотники чуть не до треска. ЛДК противно пискнул, заметив непорядок, и увеличил подачу транквилизатора. Чтобы переключится и снять не нужное сейчас напряжение, Док правой рукой слегка пошевелил рычажок управления в рукояти кресла. Как бы в ответ на его касание ожили динамики в изголовье. Голос Жеки был надтреснутым и хриплым от огромного количества выкуренных сигарет.
– Товарищи. Минутная готовность.
Почти забытое обращение из тех, давних и счастливых, лет, как привет из их будущего. В динамиках щелкнуло и вдруг накрыло волной русского по духу и немецкого по факту написания:
Наверх вы товарищи, все по местам!
Последний парад наступает...
Легкое сопротивление под пальцами. Едва ощутимый щелчок. Половинки шлема медленно смыкаются. Темнота. Тихий писк таймера. Нарастающее ощущение покалывания в голове. Писк сменяется тонким электронным звоном. Поехали! Темнота взрывается болью и призрачным серым светом. Сквозь боль, откуда-то из невообразимого далека, бестелесный голос интеркома: "Тридцатое марта тысяча девятьсот двадцать третьего года".
Пожар в корпусе НИИ под Петербургом, случившийся в выходной день, не привлек внимания СМИ и обывателей. Мало ли что сейчас горит и взрывается? О жертвах не сообщалось, а без этого жвачному обывательскому стаду не интересно. Об остальном позаботились сотрудники спецслужб России, да и не только её.
Все оставшееся от лабораторного комплекса, под предлогом выяснения причин пожара, просеяли буквально через сито. Но Малыш, и на срочной и потом, в "конторе", не зря учился прятать концы в воду, и свою последнюю операцию провел на "отлично". Какая-то химия, термит. В результате - только оплавленные до стеклянного состояния камни и пепел. "Сделка века", обещавшая принести на счета современных "правителей" России и их хозяев миллиарды новеньких лягушачьих шкурок, не состоялась. Сорвав по пути множество погон и даже голов. Лаборатория погибла.
Но всё ещё только начиналось...
30.03.1923.
Москва. Кремль.
Хорошо, что сегодня он остался ночевать в своем кабинете: работал допоздна и прилег отдохнуть уже под утро. И тут на него навалилось ЭТО.
Сталин умел контролировать свои эмоции. Умел превращать
Проснувшись, если "это" можно, конечно, назвать сном, с утробным, каким-то звериным, рыком вскочил с постели. Зажав голову руками, заметался по тесной комнате из угла в угол. Наконец остановился у окна. Прижался пылающим лбом к холодному стеклу. В горле заклокотало, и наружу вырвался поток брани. Вперемежку, грузинские и русские слова, выстраивались в замысловатую цепочку. Наконец иссяк. Стало немного легче. Подошел к столу. Еще подрагивающей рукой взял из раскрытой пачки папиросу. Тщательно обмял мундштук. Специально неторопливо вынул спичку. Покрутил её в пальцах. Привычные действия помогали успокоиться. Наконец закурил. Выпустил струйку дыма в потолок. Только теперь заметил, что стоит на полу босиком. Не вынимая папиросы изо рта сел на узкую кровать со скомканным тонким одеялом. Обулся, наклонив голову в сторону, чтобы дым не ел глаза. Встал. Тщательно затушил папиросу в большой хрустальной пепельнице. И вдруг вздрогнул и согнулся, словно от приступа боли. Если бы кто-нибудь, мог увидеть в этот момент его глаза! Медленно, словно поднимая на плечах неимоверную тяжесть, выпрямился.
– Ошибся, я ошибся. Иуды, предатели, свою страну... Мать свою продали! Ненавижу. Ошибся. А они ошибок не прощают. Но больше не ошибусь. Всех, всех... У-у-у! Думаете, за проливами и океанами спрятались?! Достану. Всех достану! И уничтожу. Всех. Закопали... Даже пуговицы срезали! Надя... Предала, не поняла... Дура! А Василия я вам не отдам! И Россию не отдам...
Сталин замолчал. Стоял, опершись о стол и невидяще глядя перед собой. Он не сломается. Он - Сталин. Он не сдастся. Он - Сталин. Он сейчас соберет всю свою боль и ненависть и не даст им выхода, а сядет работать. РАБОТАТЬ. Ибо ТЕПЕРЬ это его работа.
Кисловодск
Фрунзе проснулся от собственного рыка. Такого с ним никогда не было. Даже сидя в камере смертников, умел держать себя в руках. А тут! Пришлось успокаивать жену и вбежавшую обслугу из персонала. Вышел в другую комнату. Дрожащей рукой налил стакан воды из стоявшего на столике хрустального графина. Торопливо, крупными глотками, так что боль прокатилась по пищеводу, выпил. Немного отпустило. Теперь папиросу. Ароматный, кисловато-терпкий, дымок приятно защипал горло. Вот и хорошо. Уже лучше. Сел в кресло. Вытянул ноги. Теперь можно спокойно (если получится) разобраться в ночном кошмаре. Напольные часы в углу мягко пробили четыре раза. Скоро утро, все равно не уснуть. Фрунзе прикрыл глаза, вспоминая, и почувствовал, как холодные пальцы снова сжали горло. Перед глазами, как в невиданном цветном кино замелькали знакомые и незнакомые лица. Колонны марширующих солдат и бронемашин неизвестной конструкции. Чудовищные корабли выбрасывали из своих не менее чудовищных орудий столбы огня. Армады самолетов превращали в руины города. Боль, ужас, смерть. Страшное чувство безысходности в смеси с дикой, звериной яростью и ненавистью. Картины развала и гибели страны, в которой каким-то неведомым образом он узнавал Россию. И за всем этим, как фон, развеваются знамена Британии и, почему-то, САСШ. Невероятно гротескная, но от этого не менее узнаваемая картина осуществления старого как мир принципа - разделяй и властвуй. Схватившиеся друг с другом в смертельной схватке, науськанные этой заморско-заокеанской силой, Европа, СССР и Япония. Их закат и трагическое угасание под давлением расползающегося по миру хамства, тупости и агрессивной жадности. Непереносимые сцены гнусного, невозможного разврата и скотства. Апокалипсис цивилизации.
Откуда все это? Голова гудела от распиравших её образов и мыслей. Наконец мозг не выдержал такой перегрузки, и Фрунзе все-таки провалился в сон. На этот раз без всяких сновидений.
Проснулся, несмотря на пережитые кошмары, удивительно свежим и отдохнувшим. Хотелось петь или плясать, сворачивать горы или совершать невозможное. И впервые за последние годы ничего не болело. Только нестерпимо чесались старые шрамы.
Видимо Док немного перестарался со своими эмоциями. Но в итоге все оказалось даже к лучшему. Загнанная в подсознание информация адаптировалась постепенно, но надежно. Мир уже начал меняться. Пока незаметно. Но ведь главное - начало?