Рождественский Благовест
Шрифт:
– Сказать тебе правду, Матфеюшка, мне и самому предание отцов наших больше по сердцу.
Братья помолчали, думая каждый о своём.
– А вот Звезда-то, отцы наши говорили, – прервав молчание, вновь начал вопрошать Матфей брата, – будто бы и не Звезда была, а Ангел Господень, може, и сам Архангел Гавриил? Как думаешь, Аристархушка?
– Може, и так. Архангел-то Гавриил у Господа по особым поручениям первый – вот Захарии
«Радуйся! – сказал, – Благодатная! Господь с Тобою! Благословенна Ты в Женах!» В общем, возвестил Ей о Милости от Бога, что Матерью Ей Господа нашего и Спаса быть надлежало!
Разговор братьев смолк, и воцарилась тишина, которую вновь прервал неугомонный Матфей:
– Ты, Аристархушка, мужик бедовый – на медведя ходил, кабы к тебе Архангел Гавриил пришёл, струхнул бы?
– Обмер бы! – не задумываясь ответил Аристарх. – Пал бы я перед Его Светлой Светлостью наземь!
– Что ж, так и лежал бы, как чурка?
– Не, минуту-другую бы полежал, а потом с прошением ко Господу Самому через Его Светлость обратился.
– Это об чём бы ты просил?
– Об чём, об чём… об упокоении души супруги моей Марфы просил бы.
Матфей печально посмотрел на брата. Действительно, супруга Аристарха – Марфа Егоровна, которую окружающие любили за добрый и кроткий нрав, недавно почила, нежданно-негаданно для всех.
– Смирись, Аристархушка, на всё воля Божия!
– Несправедливый я к ней был, Матфеюшка, несправедливый, тепереча душа стыдом и томится.
– Чего ж ты такого делал?
– Расскажу, чего делал. Приду, бывало, домой, стол к обеду накрыт: тарелка щей дымится, хлеб свежий, подрумяненный в миске лежит. Помолимся мы с Марфой моей в углу Красном, сядем обедать; я щец попробую, и вот причудится мне, де, солоны они много. Посмотрю на неё строго, да как шваркну кулаком по столу и крикну!
– Марфа! Опять щи пересолила!
Она взглянет на меня, как голубица, и ответит едва слышно:
– Разве это можно, Аристарх Савелич? Я, как всегда, сольцы только две щепоточки положила.
– А я говорю, солоны щи! Не перечь мужу! – и ещё раз кулачищем, громче прежнего, для устрашения тресну.
Встанет
– Довольно, Марфа, иди сюда, приласкаю.
Подойдёт, прижмётся ко мне, а сама дрожит, как листок на ветру.
Так Вы на меня не серчаете, Аристарх Савелич? – спросит.
– Куды на тебя долго серчать, – отвечу.
– Сольцы-то я в другой раз много класть в щи не буду, Вы уж сами своею рукою солите себе, уважьте, Аристарх Савелич.
– Ладно. – Возьмусь за ложку, щи поостынут, и окажутся вовсе не так солоны; получается, зря Марфу свою криком пугал.
– Ничего не поделаешь, Аристархушка, Марфу Егоровну с того света не вернёшь!
– Не вернёшь… – откликнулся Аристарх, чуть помедлив; взор его был устремлён куда-то в темноту. – А пела как! Как на клиросе пела, помнишь? – Того ль не помнить; запоёт Марфа Егоровна Херувимскую: «Иже Херувимы, тайно образующе…» – так сердце защемит, защемит… Голос у неё был чистый, аки ручеёк лесной, и сладкий, слаще мёду…
– Твоя правда, Матфеюшка, твоя правда. А ведь ещё грех на мне.
– Чего ж ты ещё натворил, брат мой?
– И это сообщу тебе. Марфа-то моя перед самым постом Филипповым говорит мне:
– Аристарх Савелич, сделайте Божецкую милость, купите мне шалочку новую к празднику.
– Какую, спрашиваю, ещё такую шалочку тебе?
– Ту, что мы в городе видели в торговых рядах. Шёлковую. На синем фоне белые птицы райские расписаны, да с бахромкой по краям. Ах, как мне такую шалочку хочется! Вот приду я в храм на праздник Рождества Христова нарядная, все мною залюбуются!
– Ещё чего наряжаться! Ты не девица красная, Марфа, а мужнина жена!
Да и шаль у тебя есть, я тебе в подарок покупал.
– Тому 20 лет минуло, Аристарх Савелич, к свадьбе нашей покупали, а мне новую хочется. Ах, как хочется!
Конец ознакомительного фрагмента.