Рождественское обещание

Бэлоу Мэри

– Папа! – Это все, что смогла произнести Элинор.

– Я любил твою маму, детка, – продолжал говорить он. – Она подарила мне тебя, самый драгоценный в моей жизни подарок. – Его слова прерывались тяжелыми хрипами.

– Папа, – остановила его Элинор, – ничего не говори больше.

Он подчинился и умолк на какое-то время, лежа с закрытыми глазами, и ей снова показалось, что он уснул. Но он вновь открыл глаза.

– Обещай мне кое-что, Элли, – попросил он.

– Все, что хочешь, папа. – Элинор поближе наклонилась к нему.

– Не оплакивай

меня долго, – промолвил он. – Я знаю, что ты меня любишь, детка. Но не стоит показывать это всему миру, носить траур и печалиться. Вы молодожены, Элли, и не пройдет и года, как ты станешь молодой матерью, я в этом не сомневаюсь. Недалеко и Рождество. Обещай мне, что снимешь траур еще до Рождества и отпразднуешь его как можно веселее. Ради меня, Элли. Это мой самый любимый праздник. Обещай мне.

– О папа! – не выдержала Элинор.

– Обещай, – настаивал отец и, протянув к ней исхудавшую руку, крепко сжал ее кисть.

– Обещаю, – проговорила она. – У нас будет замечательное Рождество, папа.

– Да, – прошептал он.

Это было его последнее отчетливо произнесенное слово. Когда он через какое-то время стал беспокойным, Элинор дважды давала ему усиленную дозу прописанного врачом лекарства. Она сидела у его постели, сложив руки на коленях, не решаясь прикоснуться ни к отцу, ни к его постели из опасения, что любым своим движением может причинить ему боль. Она видела, как под воздействием лекарства он погружался в тяжелое забытье, а когда оно проходило, она давала отцу болеутоляющее.

Так шли часы. Забытье прерывалось тревожными метаниями, отец ворочался и что-то бормотал. Он произносил нечто похожее на ее имя, потом на имя ее матери. Но вскоре, казалось, стал звать только ее мать.

Элинор потеряла представление о времени, помнила лишь, что ей предлагали отдохнуть, но она отказывалась. Однажды она согласилась поесть, но поднос с едой унесли нетронутым. Лишь появление врача, экономки или кого-нибудь из слуг приводило ее в себя. В ее память почему-то врезались слова экономки, что ее муж трижды приезжал и справлялся о больном.

Ей было все равно, прошло ли за это время несколько часов, дней или недель. Ей все казалось, что это вечер того дня, когда она впервые приехала к отцу после свадьбы. Ритм дыхания больного изменился, интервалы между хрипами становились все продолжительнее.

– Отлетает его бедная душенька, – чуть слышно проговорила экономка.

Элинор не поняла ее слов. Бережно держа отца за руку и прислушиваясь к его слабому бормотанию, она сама осознавала, что он покидает ее и делает это теперь, когда знает, что его дочь прочно заняла свое место в стане живых. Он более не думал о ней, а видел перед собой тех, кто ушел до него, – ее мать и своих родителей. Он уже попрощался с дочерью и лишь ждал той минуты, когда с него будет снято бремя изношенной плоти, уже неспособной служить ему.

Элинор отныне останется одна со своей болью и печалью. Ее отец уже вне таких чувств, как страх и страдания.

– Он умер, миледи. Мне очень жаль, – тихо произнес чей-то голос,

и чьи-то руки легли на плечи Элинор. Это была экономка.

Только тогда Элинор заметила, что отец не дышит. Она долго еще не выпускала его руку из своей, но наконец так медленно и бережно положила ее вдоль неподвижного тела, словно боялась потревожить его.. Наклонившись, она поцеловала отца.

– Прощай, папа, – прошептала Элинор.

– Их сиятельство граф ждет внизу, миледи, – сообщила ей экономка, – Идите к нему. Я все, что нужно, сделаю сама.

– Спасибо. – Элинор поднялась и распрямила плечи. – Благодарю вас, миссис Беннет, – повторила еще раз она и, более не взглянув на отца, покинула комнату.

– Он умер, – сказала она. – Несколько минут назад.

– Поверьте, мне очень жаль. – Граф сделал шаг к ней навстречу. Она была все в том же платье из коричневого бархата, лицо бледно, волосы не причесаны, под глазами темные круги. Он готов был обнять и утешить ее. В каждый свой приход в дом тестя он слышал одно и то же: его жена отказывается покидать спальню умирающего. Никому не удалось уговорить ее отдохнуть.

Возможно, он к ней несправедлив, укорял себя граф.

– Не трудитесь, милорд, – ответила Элинор. – Благодарю вас. Это должно было случиться, возможно, еще месяц назад. Лишь упрямство помогло ему продержаться так долго.

Не двигаясь, граф смотрел на нее.

– Да не стойте вы на пороге, вам надо сесть, – наконец промолвил он.

– Я ценю ваше внимание и то, что вы так часто заходили и справлялись об отце, – произнесла Элинор, но осталась в дверях гостиной.

– Ваш отец был моим тестем, – обиделся граф, – а вы моя жена.

– Как великодушно с вашей стороны признать это.

– Мой экипаж ждет, – спокойно сказал граф. – Я отправлю вас и горничную домой. Вам надо выспаться. Я останусь здесь, переговорю с врачом, когда он приедет, и займусь подготовкой. Вернее, начну заниматься…

– …похоронами, – помогла ему Элинор. – Да, конечно. Благодарю вас. Вы очень добры. Я приеду завтра, с вашего позволения. Мне надо написать письма, сообщить всем…

Даже сейчас он готов был подойти к ней. Что будет, если он обнимет ее? Сможет ли она расслабиться, забыть о своей гордости и просто выплакаться у него на плече? Искренняя ли ее печаль? Долго ли она будет стоять в дверях и смотреть на него с такой отчужденностью, даже презрением?

– С вами все в порядке? – осторожно справился он.

– В порядке? – переспросила Элинор, широко раскрыв глаза от удивления. – Я устала. Он долго и мучительно умирал. Дольше, чем я ожидала.

– Тогда поезжайте быстрее, – предложил граф, – не стоит медлить.

Она молча взглянула на него, а потом повернулась и, не проронив более ни слова, покинула гостиную.

Он долго смотрел ей вслед. Если бы на его месте был кто-то другой, вела бы она себя так? Неужели она и в самом деле такая холодная и бесчувственная, какой кажется? Неужели ненависть к нему подавила в ней все чувства? Или она их никогда не знала?