Рождественское перемирие

Райз Тиффани

– Рассказал, что увидел тебя после службы, говорил с тобой, и как ему было трудно расстаться с тобой, - ответил Кингсли. – Говорил, ты выглядела такой красивой, что ему не удалось удержаться и не вдохнуть аромат твоих волос.

Нора усмехнулась. Лучше смеяться, чем плакать.

– Весь год нашего «расставания» или чего бы то ни было... я думала, он меня ненавидит. Или хуже того, забыл обо мне. Лучше, чтобы ненавидел, а не забыл.

Кингсли покачал головой: - Забыть тебя? Иногда он появлялся у меня дома в два или три часа ночи, и мне

даже не нужно спрашивать, почему. Я слышал его «Дукати» на аллее. Я вставал, впускал его и находил любую красивую мазохистку в доме для него, чтобы «выпустить» его удрученность. И все из-за тебя.

– Ты серьезно? – не поверила она.
– Он никогда не рассказывал.

– Он не хотел, чтобы ты знала, каким слабым его сделала.

– Но я хочу знать, - ответила она.

– Ты знаешь, что он думал тебя похитить?

– Что?
– Нора сгорала от любопытства.

– Однажды я спросил его, что бы он сделал, если бы я не смог вытащить тебя из тюрьмы после твоих угонов. Он сказал, что забрал бы тебя с собой к его маме в Данию. К счастью для него, я и раньше тайно вывозил людей в разные страны и не попадался. К счастью для тебя, до этого не дошло.

– К счастью для его матери, - добавила Нора.

– Но в тот плохой год, когда вы не общались, он признался под действием очень крепкого Каберне, что хотел отправить тебя в Данию.

– Наверное, думал, что его мать позаботится обо мне лучше, чем моя собственная. – И, скорее всего, был прав.

– Он считал, что будь ты по ту сторону океана и под крышей его матери, у него будет меньше соблазна выпороть и оттрахать тебя. Вот о чем он думал.

– Боже, - прошептала она.

– Я могу рассказать много историй о том годе, - продолжил Кингсли.
– Время, когда я приковал его за лодыжку к кровати, очень хорошее. Или это, или он убил бы парня в вашей церкви, который говорил о твоих сиськах в ярких выражениях.

– Кажется, я должна сказать тебе «прости», - ответила Нора морщась.

– Не нужно. Для него тот год был ужасным. Для меня?
– Он указал на себя.
– Я просто наслаждался жизнью.

– Я и не подозревала, сколько всего ему пришлось пережить за тот год. Он всегда вел себя так, словно у него все под контролем, пока я разваливалась на куски.

Кинсли выдохнул небольшое противное «пфф».

– Пфф?
– повторила Нора.

– Пфф. Взрослый мужчина, у которого все под контролем, не блуждает и не нюхает волосы девушек-подростков, - ответил он.
– Если бы ты была поблизости, он бы еще раз понюхал твои волосы.

– Черт, если бы я могла, то прямо сейчас понюхала бы его волосы, - сказала она.
– Мне нравится его аромат.

– Мороз на хвойных ветвях, - добавил Кингсли.

– Дым камина вдали.

– Свежевыпавший снег.

– Когда перечная мята ударяет в нос, - продолжила она и рассмеялась над собой.
– Мы сошли с ума.

– Все из-за него, - подтвердил Кингсли.
– Мы были нормальными до него.

– Черт

подери, такими мы и были. Мы оба, маленькие ангелы.

Кингсли рассмеялся.

– Что?
– спросила она.

– Я заметил кое-что на открытке, - ответил он.

Нора наклонилась и наблюдала, как он перевернул открытку от Пресвятого сердца на заднюю сторону и указал на крошечного красного оленя с рогами под названием типографии.

– Это логотип открытки, - ответила она.
– Фирмы по изготовлению рождественских открыток иногда печатают оленей в качестве логотипа.

Кингсли облизнул кончик пальца и провел им по оленю и названию типографии. Чернила имени не смазались. Чернила оленя - да.

– Он нарисовал «оленя» на твоей открытке, Ma^itresse.

– Черт возьми, - выдохнула она, теперь узел в ее горле был размером с мяч для гольфа.
– Нарисовал.

Нора посмотрела в глаза Кингсли, и он улыбнулся ей, гордый, как маленький мальчик, решивший загадку, которая поставила в тупик взрослых.

– Кинг, что, если это не он устроил мне бойкот, - начала Нора. – Что, если он думает, что это я устроила ему бойкот? Я ждала, когда он заговорит со мной. Может, он ждет, когда я заговорю с ним.

Давным-давно, тринадцать лет назад она подарила Сорену на Рождество своего «оленя». В это Рождество он тоже подарил ей свое сердце и спрятал его на ее открытке. Он не забыл ее. Не забыл ее и по-прежнему любил. И тогда это произошло, тогда в ее дом пришло Рождество. Оно было не в ели и не на кухне, и не на камине, и не висело на украшениях на карнизе, и даже не стучало ей в дверь. Оно было в этом крошечном олене на ее открытке. И если она моргнет, то пропустит Рождество. Хорошо, что у Кингсли более зоркий глаз, чем у нее.

Нора прикоснулась к оленю, к его маленьким нарисованным рогам. Как стремится лань к воде...

Нора хлопнула по бедрам и встала.

– Пойдем, Капитан. Мы сбежим из тюрьмы.

– Что? Куда?

Она помахала открыткой перед его носом.

– В Пресвятое сердце?
– спросил Кингсли.

– Я должна его увидеть. Должна, - ответил она. – И, если мы выедем сейчас, прибудем как раз к проповеди.

– Тогда езжай, - сказал он.

– Пожалуйста, поедем со мной?

Нора видела сомнения Кингсли, но он не хотел быть третьим лишним. Неважно, сколько раз она говорила, как Сорен переживает за него так же, как и за нее, Кинг никогда не поверит и не позволит себе верить этому.

– А мне пора домой, - ответил он.
– Собаки скучают по мне, когда я ухожу на всю ночь.

Нора прищурилась. Жалкое оправдание.

– Ставлю тысячу долларов, что угадаю первые два слова из уст Сорена, когда он начнет свою проповедь, - сказала она.

– Одну тысячу долларов?
– спросил Кингсли.

– Наличными, - ответила она.

– Никаких споров. Счастливого Рождества?

– Нет.

– Тогда ты ни за что не угадаешь. Каждый год он читает разные проповеди, верно?