Рождество под кипарисами
Шрифт:
Два дня кровать стояла там, где ее оставили, и никто не задавал Мураду вопросов. Амин и Матильда, которым было крайне неловко и стыдно, не говорили ни слова, как будто кровать на песке посреди двора действительно стояла на своем месте. Потом Мурад с утра попросил у Амина выходной, тот согласился. Мурад взял кувалду и разрушил стену гаража, обращенную к полю. И втащил через пролом кровать. Он раздобыл кирпичей и цемента и увеличил площадь комнаты, где они теперь жили вместе с Сельмой. Весь день и половину ночи он возводил новую стену. Ему захотелось устроить ванную комнату для жены, которая мылась в туалете во дворе. Тамо встала на цыпочки, чтобы посмотреть, как работает хозяйский помощник.
– Не суй нос в чужие дела, займись своими, – сердито одернула ее хозяйка.
Когда дом был готов, Мурад испытал прилив гордости, однако привычек своих не изменил. Когда наступала ночь, он оставлял большую кровать Сельме, а сам, как всегда, ложился на полу.
Искать
Всякий раз, как происходило очередное нападение, Амин спрашивал себя, жив ли еще Омар или, может быть, его убили. Он думал об этом, когда в Касабланке зарезали крупного промышленника, когда в Рабате был убит французский солдат, когда в Беркане погиб старик марокканец, а в Марракеше произошло покушение на чиновника, занимавшегося благоустройством города. Он подумал об Омаре, когда спустя два дня после гибели газетчика Жака Лемегр-Дюбрёя, убитого за умеренные взгляды, которые были расценены группой «контртеррора» как сочувствие воинствующим националистам, слушал по радио выступление генерал-резидента Франсиса Лакоста: «Насилие, все формы насилия порождают страх и одинаково неприемлемы». Спустя несколько дней Франсиса Лакоста сменил Жильбер Гранваль, прибывший в страну в самый напряженный момент. Поначалу он надеялся, что терроризм постепенно пойдет на убыль, что между сообществами наладится диалог. Он отменил несколько смертных приговоров и предписаний о высылке из страны. Он резко выступил против ярых французских националистов. Но в праздничный день Четырнадцатого июля, в Касабланке, в районе Мерс-Султан, произошел теракт, и все надежды Гранваля рухнули. Женщины в трауре, в закрывающих лицо черных вуалях отказались пожать руку представителю французских властей: «Нас ничто не связывает с метрополией, и вот теперь мы теряем то, что создавали долгие годы, – страну, где мы вырастили своих детей». Европейцы ринулись в медину Касабланки, срывая на ходу трехцветные флаги, украшавшие улицы в день национального праздника. Они грабили и поджигали дома и лавки, творили бесчинства, нередко при потворстве полиции. Отныне европейских поселенцев и марокканцев разделяла река пролитой крови.
Омар появился ночью 24 июля 1955 года. Он прибыл в Мекнес, спрятавшись на заднем сиденье машины, за рулем которой сидел парнишка от силы лет восемнадцати. Они остановились в нижней части медины, в пропахшем мочой тупике, и стали ждать рассвета, куря сигареты. Кортеж Жильбера Гранваля должен был проехать через площадь Эль-Хедим около девяти часов утра, и Омар со своими товарищами решил устроить ему достойную встречу. В багажнике машины были спрятаны большие мешки с мусором, два револьвера и несколько ножей. Рассвело, и на площади выстроились военные из местного гарнизона, одетые в парадную форму. Они должны были отдать честь кортежу генерал-резидента и сопроводить Гранваля до ворот Баб-Эль-Мансур, где его ждали с традиционным угощением – финиками и молоком. Вдоль ограждений рядком стояли женщины. Они вяло махали куклами в форме креста, обернутыми в лоскутки ткани с привязанными к ним букетиками цветов. Женщины получили немножко денег за то, что пришли, и теперь радостно смеялись, переглядываясь между собой. Несмотря на все их старания, было заметно, что веселье это наигранное, что, бодро выкрикивая «Да здравствует Франция!», они ломают комедию. Калеки – кто без руки, кто без ноги – пытались протиснуться как можно ближе к пути следования кортежа, надеясь, что Франция, которая о них забыла, узнает об их горькой судьбе. Отпихивающим их полицейским они подробно сообщали свой послужной список: «Мы сражались за Францию, а теперь оказались в нищете».
На рассвете спецподразделения начали устанавливать заграждения перед всеми воротами старого города. Но вскоре их смела толпа людей, стекавшихся отовсюду. На площади Эль-Хедим остановился грузовик, и раздраженные полицейские приказали всем, кто в нем ехал, выйти и бросить на землю марокканские флаги, которыми они размахивали. Мужчины отказались и, стоя в кузове, принялись топать ногами, отчего машина начала раскачиваться, и этот мерный звук взбудоражил толпу. Мальчишки и старики, крестьяне, спустившиеся с гор, горожане и торговцы скопились на подходах к площади. Они несли флаги, фотографии султана и скандировали: «Юсуф! Юсуф!» У некоторых были палки, другие держали в руках ножи для разделки мяса. Вокруг трибуны, где должен был выступать генерал-резидент, топтались именитые марокканцы, обильно потея от беспокойства в своих белоснежных джеллабах.
Омар подал знак своим товарищам, и они выскочили из машины. Зашагали по направлению к толпе и растворились в этом рое, гудевшем все более
– Сейчас подъедут машины скорой помощи. Надо добраться до «островка безопасности» [33] .
Но Омар остановил его резким движением руки:
– Нет.
Молодые люди, привыкшие к хладнокровию своего командира, переглянулись. Лицо Омара было абсолютно спокойно. На нем играла довольная улыбка. Все прошло именно так, как он хотел, а беспорядки и давка – лучшее из того, что могло случиться.
– Если мы отвезем его в больницу и он останется жив, его будут пытать. Пригрозят, что отправят его в страшную тюрьму Даркум или еще куда-нибудь, и он заговорит. Никакой скорой. – Омар наклонился и поднял на руки раненого, который кричал от боли. – Бегите!
33
Специальная площадка, устроенная рядом с местом манифестаций для эвакуации пострадавших каретами скорой помощи. (Прим. автора.)
В панике Омар потерял очки. Потом ему стало казаться, что именно благодаря слепоте он сумел выбраться из толпы, не попасть под пули, дойти до ворот медины и затеряться на ее узких улочках. Он не пытался ни узнать, побежали ли за ним его товарищи, ни утешить раненого, звавшего мать и молившего Аллаха сжалиться над ним. Он не видел сотен сандалий и шлепанцев, валявшихся на земле там, где он играл в детстве, не видел множества фесок с пятнами крови, не видел плачущих мужчин.
На улочках квартала Беррима его встретили радостные возгласы, доносившиеся с террас на крышах, где собрались женщины. Ему показалось, что они подбадривают его, провожают к дому матери, он, как сомнамбула, добрался до старой, обитой гвоздями двери и постучал. Ему открыл незнакомый старик. Омар оттолкнул его, вошел во внутренний дворик и, как только за его спиной закрылась дверь, спросил:
– Ты кто такой?
– А ты кто такой? – отозвался старик.
– Это дом моей матери. Где они?
– Уехали. Уж месяц как уехали, а то и больше. Я пока что за домом присматриваю. – Сторож бросил тревожный взгляд на тело, которое Омар тащил на спине, и добавил: – Мне не нужны неприятности.
Омар положил раненого на влажную кушетку. Наклонился как можно ниже и прижался ухом к губам молодого человека: тот дышал.
– Не спускай с него глаз, – приказал Омар.
Встав на четвереньки, он поднялся по лестнице, ощупывая ладонями каждую ступеньку. Он почти ничего не видел, только неясные контуры предметов, размытые пятна света, ловил каждое внушающее тревогу движение. Внезапно он почувствовал запах дыма и понял, что вокруг горят дома, что люди поджигают магазины и лавочки предателей, что весь город восстал. Он услышал гул самолета, кружившего над мединой, и отдаленные звуки выстрелов. Омар обрадовался, поняв, что люди снаружи продолжают борьбу, что Франция, и Жильбер Гранваль особенно, должны трепетать, потерпев такой провал. К началу дня арабские конники в боевом снаряжении и спецподразделения жандармерии полностью изолировали медину, отрезав ее от нового города. Три танка заняли позицию у гарнизона Публан, нацелив стволы на старый арабский город.
Когда Омар спустился вниз, раненый лежал без сознания. Старик сторож сидел поблизости, шмыгая носом и хлопая себя ладонями по лбу. Омар велел ему утихнуть, старик поспешно прошмыгнул через внутренний дворик и скрылся в бывшей комнате Муилалы, совсем как когда-то их домашние кошки. Весь день Омар сидел в раскаленном внутреннем дворе. Порой тер себе виски и изо всех сил таращил глаза, становившиеся круглыми, как у совы, словно надеялся, что к нему вернется зрение. Он не мог рисковать, не мог выйти на улицу, его сразу же арестовали бы полицейские, прочесывавшие каждый закоулок медины, стучавшие в двери домов, угрожавшие их выломать и разгромить все внутри. По улицам разъезжали джипы, вывозя европейцев, еще оставшихся в арабском городе, и доставляя их на ярмарочную площадь, в гостиницу «Бордо», реквизированную по такому случаю.