Рождество в Томпсон-холле

Троллоп Энтони

Теперь бедняжке было очень холодно. Она продрогла до мозга костей. Ведь описываемые события происходили накануне Рождества, и стоял такой страшный холод, какого никогда еще не испытывал ни один парижанин. Мало-помалу миссис Браун охватило чувство глубокой жалости к себе. Что она сделала дурного, чем заслужила такое жестокое наказание? Неужели она обречена бродить по этой гостинице, пока ноги сами, наконец, не откажутся ей служить? А между тем как важно было сохранить силы для завтрашнего путешествия! Этот человек не умрет, даже если она оставит его с горчичником на шее. Так разве необходимо себя позорить?

Можно ли считать признание швейцару позорным или нет, но миссис Браун, не найдя его, решила прекратить поиски и вернуться

назад. Бедняжке начинало казаться, что она, право же, сделала все, что могла. Горчичник на горле еще никогда никого не убивал, и даже в самом худшем случае страдания незнакомца не могли превысить ее собственных страданий этой ночью и, что было весьма вероятно, страданий ее бедного мужа. Итак, приняв решение, женщина пошла по лестницам и по коридорам и на этот раз без всяких затруднений отыскала дверь в свой номер. Дорога была ей теперь уже настолько знакома, что она просто удивлялась, как могла ошибиться раньше. Но теперь руки ее были пусты, и она уверенно смотрела вперед. Она взглянула на дверь. Вот и номер, на этот раз совершенно несомненно — 333. Миссис Браун как можно тише отворила дверь, думая, что муж ее, должно быть, уже спит так же крепко, как спал тот, другой, и прокралась в комнату.

III

Миссис Браун пытается бежать

Но муж ее не спал. Он даже не был в постели, где она его оставила. Встревоженная женщина нашла его сидящим перед камином, где одна полуистлевшая головешка еще сохраняла тепло. Мистер Браун имел такой несчастный вид, что более печального зрелища нельзя было себе представить. Одинокая свеча горела на столе, на который он опирался обоими локтями, поддерживая руками голову. Поверх ночной рубашки он надел халат, но кроме этого на нем ничего не было. Когда миссис Браун вошла в комнату, бедняга дрожал так, что было слышно, — он трясся от холода, сотрясая при этом и стол. Тут он застонал и уронил голову на руки. Услышав брюзгливый звук его голоса и разглядев очертания его обнажившейся шеи, женщина мимолетно подумала, что, вероятно, она была глуха и слепа, когда приняла богатыря-незнакомца за своего мужа.

— Ах, голубчик, — воскликнула она, — почему же ты не в постели?

Он ничего не ответил, только снова застонал.

— Зачем ты поднялся? В постели тебе было бы теплее и уютнее.

— Где ты ходила всю ночь? — не то прошептал, не то просипел несчастный с мучительным усилием.

— Я искала горчицу.

— Всю ночь искала и все-таки не нашла? Где ты была?

Почтенная супруга решительно объявила, что не скажет ни слова, пока снова не уложит его в постель, а потом рассказала ему о своих похождениях. Но, увы, история эта была вымышленной!

Убеждая мужа вернуться в постель и поправляя на нем одеяло, она все время напряженно обдумывала, как себя вести, что говорить и что делать. Живого или умирающего, его нужно было заставить выехать в Томпсон-холл в половине шестого следующего утра. Теперь речь шла уже не об удовольствиях Рождества, не о простом желании удовлетворить фамильное тщеславие своей семьи и не об интересном знакомстве с новым зятем. Миссис Браун знала, что в гостинице находится человек, чрезвычайно ею обиженный, человек, от мести которого ей следовало бежать. Как она могла посмотреть ему в лицо — в лицо, которое узнает тотчас? Как могла слушать его голос, который, наверно, покажется ей совсем знакомым, хотя она никогда не слышала от него ни единого слова? О, конечно, конечно, она должна лететь, бежать, сесть на самый что ни на есть ранний поезд, какой только мог умчать ее отсюда, но для этого нужно было задобрить мужа.

Итак, она рассказала свою историю, что якобы она отправилась по его просьбе искать горчицу и вдруг сбилась с дороги. Раз двенадцать, пожалуй, она обошла весь дом.

— И никого не встретила? — спросил муж тем же скрипучим, сиплым шепотом. — Уж, наверно, в коридорах тебе кто-нибудь да попался! Не может быть, чтобы ты все ходила да ходила

столько часов подряд!

— Всего час, мой друг! — осторожно возразила миссис Браун.

Тут же был поднят вопрос о длительности ее отсутствия, оба заспорили, и, как только она рассердилась, ее мужу стало лучше, а когда он наконец успокоился под одеялом, к ней вернулась приятная мысль, что он, может быть, вовсе не так болен, как кажется.

Она была вынуждена упомянуть о швейцаре, поскольку пришлось отчитываться в потраченном времени, и объяснила, как она заставила беднягу искать платок, которого и не думала терять.

— Почему ты не сказала ему, что тебе нужна горчица?!

— Милый мой!..

— Да почему? Нет ничего постыдного в том, что тебе понадобилась горчица!

— В час ночи! Я просто не могла. По правде сказать, он был не особенно вежлив, и мне показалось, что он немножко пьян. Ну, голубчик, спи.

— Почему ты не достала горчицу?

— Да не было ее нигде, совершенно нигде во всей комнате. Я опять сошла вниз, искала-искала… Это-то и задержало меня. Во французских гостиницах все держат под замком. Чтобы такие плуты — и не спрятали провизию! Как же! Дождешься! Когда ты об этом заговорил, я заранее знала, что, когда сойду вниз, горчица исчезнет. Ну, душенька, пожалуйста, спи, ведь мы непременно должны выехать завтра утром.

— Это невозможно! — воскликнул супруг, вскакивая на постели.

— Мы должны ехать, голубчик. Говорю тебе, должны. После всего, что произошло, я ни за что на свете не согласилась бы отказаться от встречи с дядей Робертом и кузеном Джоном завтра вечером!

— Все это чепуха! — фыркнул мистер Браун.

— Хорошо тебе так говорить, Чарльз, но ты ведь не знаешь… Говорю тебе, нам надо ехать завтра утром, и мы поедем.

— Кажется, ты хочешь моей смерти, Мэри!

— Это очень жестокие, Чарльз, и совершенно незаслуженные слова. А относительно твоих опасений, что ты из-за этого разболеешься, я тебе вот что скажу: хуже этого отвратительного места, где нельзя согреться ни днем, ни ночью, для тебя ничего и быть не может. Если что и вылечит твое горло, так это морской воздух. Только подумай, насколько тебе будет удобнее в Томпсон-холле, чем здесь. Мне так этого хочется, Чарльз, что я непременно это сделаю. Если мы не окажемся на месте завтра к вечеру, дядя Джон перестанет считать нас членами семьи.

— Все это полная чушь!

— Джейн написала мне об этом в своем письме. Я не говорила тебе только потому, что это заявление показалось мне очень несправедливым. Но оно-то и стало причиной того, что я все время так настаивала на поездке.

Было чрезвычайно прискорбно, что такую прекрасную женщину обстоятельства вынудили наговорить столько неправды. Ей приходилось придумывать одну небылицу за другой, чтобы спастись от всех ужасов продолжительного пребывания в гостинице. Наконец, поворчав, муж замолк, и миссис Браун показалось, что он уснул. Он не сказал еще определенно, что готов выехать следующим утром в назначенный час, но она твердо решила, что заставит его отправиться в дорогу. Пока супруг лежал не шевелясь, а миссис Браун сновала по комнате, якобы укладывая вещи, она несколько раз почти решилась рассказать ему обо всем начистоту. Тогда он, конечно, будет готов к любым тяготам пути. Но ей пришло в голову, что он может не понять надлежащим образом того, что случилось, и, не поняв, пожелает остаться во что бы то ни стало, чтобы принести извинения обиженному джентльмену. Извинения были бы очень кстати, если бы она не оставила этого джентльмена в беде. Но разве теперь примирение было возможно? Ей пришлось бы увидеться и объясниться со своей невольной жертвой, и вся гостиница узнала бы о происшествии во всех подробностях. Всей Франции стало бы известно, что она в глухую ночь пришла к незнакомому господину, лежавшему в постели, и поставила горчичник ему на горло! Нет, она не станет рассказывать об этом своему мужу, потому что даже он может ее выдать.