Рожок зовет Богатыря
Шрифт:
— Ремнем бы вас всех, чтобы не убегали! Ремнем бы или здоровой хворостиной...
— Ну что же, — сказал, усмехаясь, Алеша, — вы тут подкрепились, как видно? Молодцы! Вот путешественники, честное слово!
Он говорил, а сам косился на Андрея Михалыча, который стоял у окна, ни на кого не глядя. Толя сидел за столом, опустив голову, и молчал.
Андрей Михалыч обернулся, покосился на сына:
— Ну, а ты что же про свои подвиги не расскажешь, председатель совета дружины? Что же ты молчишь — ты ведь у нас оратор. — И, обернувшись к Алеше, добавил: — Вот полюбуйся, вожатый, какого «героя» мы с тобой вырастили и воспитали!
Алеша
— В чем дело, Анатолий? Что такое тут, честное слово?..
Толя сверкнул на него потемневшими глазами и снова опустил ресницы. Он побледнел, губы его подрагивали, тонкие брови сошлись к переносью. Слезы душили его, но Толя терпел. Только бы не заплакать! Только бы не заплакать! Только бы не заплакать!
— Что ж, Андрей Михалыч, — Иван Васильич прервал тяжелое молчанье, — поблагодарим Бориса Данилыча, да и домой бы? Дома-то беспокоятся. Ждут.
— Да, — объездчик хлестнул плетью по сапогу, — надо домой.
Он зашагал было к выходу, но у двери обернулся:
— Счастливый ты, Иван Васильич! Гордиться можешь своими детьми. И завхоз Теленкин может гордиться. И на эту вот, — он указал на Светлану, — на городскую, только радоваться. А мне...— Он махнул рукой.
— Ничего не понимаю, честное слово! — пожал плечами Алеша. — Что же это Анатолий натворил?
— Вот то-то и плохо, что вы, пионерские вожатые, ничего не понимаете. Глядели бы внимательней, кого вы в отряде отличаете, заглядывали бы в человека поглубже, так понимали бы! — оборвал его Андрей Михалыч. — Съесть кусок тайком от товарищей! Бросить товарищей в опасности! Да мне на свет стыдно глядеть, что у меня такой сын вырос! Тьфу!
— Да что вы уж так-то, Андрей Михалыч! — вступился Борис Данилыч. — Не сердитесь, бросьте. Жизнь-то еще впереди. Человек еще молодой, десять раз переменится!
— Ребята, домой! — нахмурясь, крикнул Алеша. — Дома разберемся.
— Домой! Домой! — подхватили ребята.
— Подождите! — остановила их Катя. — Надрызгали, а убирать за нами кто будет? Борис Данилыч, да?
— Дельное замечание, — сказал Алеша. — Прибирайтесь. Все приберите. А мы пока лошадей оседлаем.
— Ну что же, Анатолий, — Иван Васильич тронул за плечо Толю, который все еще неподвижно сидел у окна, — поедем, брат! На этом дне жизнь-то еще не кончается.
Толя встал. Отыскав кепку, он надвинул ее на свои густые кудри и молча вышел из дома. И так же молча, ни на кого не оглянувшись, пошел вниз по тропе.
— Эй! Куда ты один!— закричал Антон. — Тольян, куда!.. Э!..
— Подожди! Вместе поедем! — закричал и Сережа. — Андрей Михалыч, смотрите, Толя один пошел!
— Пусть идет! — ответил Андрей Михалыч, седлая лошадь.
Андрей Михалыч не обернулся и не посмотрел на Толю. Он был рассержен, обижен, огорчен, он презирал сына... Но сквозь это презрение к сыну пробивалось и тягостное недовольство собой. А сам-то он, отец, — прав ли? Учил переходить через ручьи, учил разжигать костры и влезать на деревья. Но быть хорошим товарищем, помогать другу, когда тебе и самому тяжело, делить последний кусок хлеба — этому отец его не учил! Да и как придет в голову учить этому? Ведь это само собой должно быть понятно! Но, оказывается, вот нет, не всем понятно это!
А Толя шел и шел не оглядываясь.
Алеша молча проводил его глазами. Он тоже был расстроен.
— Ничего, — сказал Иван Васильич, — перемелется — мука будет. А парень — того, задумается. Вот съездит на выставку...
— Ни на какую выставку он не поедет, — возразил Андрей Михалыч. — На выставку посылают лучших.
— Задумается, — повторил Алеша слова Ивана Васильича. — Тут не только Анатолию придется задуматься... И как же это все так получилось? Честное слово, понять не могу...
В это время из дома вышел Сережа.
— Папаня, — обратился он к отцу, — у тебя рожок с собой?
— С собой. А что тебе?
— Мне бы надо тут еще остаться…
— Это зачем же?— удивился Иван Васильич. — Еще не устал нешто? Еще по дому не соскучился?
— Да нет, не это... — Сережа теребил в руках свою рыжую кепку. — Богатыря-то мы не загнали... А ведь он тут где-то, бродяга, ходит! Я его своим берестяным рожком раза два вызывал. Но у этого голос не такой.
— Почему ты думаешь, что он тут? — спросил объездчик.
— Да уж знаю. Все время за нами ходит, а в руки не дается. Вот если тихо посидите в доме, то он обязательно подойдет! Вот если бы вы тихо посидели... На рожок подойдет!
Борис Данилыч охотно улыбнулся:
— Ну что ж, товарищи! Давайте посидим. Хоть чайку попьем. А то как-то подхватились и гостеванье сорвали!
Все снова вошли в дом. Борис Данилыч расшевелил огонь в плите, поставил чайник. А Сережа взял у отца рожок, вышел на поляну перед домой и заиграл. Звонкая, чистая песенка понеслась в тайгу; она искала оленя, звала его, подманивала... Она взлетала к вершинам сопок, где вьются каменистые козьи тропки, она проникала в распадки и вплеталась в звон ручьев. Она тревожила сонную полуденную тишину лесной чащи, реяла над сочными цветущими травами и трепетала в древесных вершинах, привлекая внимание белок и бурундуков... На одной из полянок, усеянной солнечными пятнами, она отыскала Богатыря, отдыхавшего под липой. У оленя дрогнули уши, он прислушался, раздул ноздри, встал... Это его звала знакомая, звонкая, как ручей, песня, добрая, как хлеб, ласковая, как теплая мальчишечья рука...
Сережа стоял и играл. Сердце немножко волновалось: а вдруг ушел золоторогий бродяга, убежал куда-нибудь в далекие солонцы вместе с кабарожьим стадом? А может, медведь угнал его?.. А может, стоит где-нибудь недалеко и слушает, но не хочет выйти, да так и простоит там до вечера?..
— Забыл тебя Богатырь, — вздохнул Алеша.
— Позабыл, видно, — согласился объездчик. Но Иван Васильич, глядя в тайгу прищуренными глазами, негромко возразил:
— Не должно бы... Нет, не должно бы.
— Не забыл, не забыл, — торопливо подтвердила и Катя, — ни за что не забыл!
Все они тихо стояли у окон и смотрели на Сережу. А Сережа все играл.
— Настойчивый парень, — прошептал Андрей Михалыч. — Молодец! Олень, конечно, не выйдет. Но у парня есть характер. Факт.
— Идет! — вдруг охнула Светлана.
Она первая увидела, как дрогнули ветки широкой орешины на опушке и как среди светло-зеленой шершавой листвы показалась желтая черноглазая рогатая голова.
— Идет! — вздохом прошло по комнате.
И тут же Антон Теленкин, желая получше рассмотреть оленя, полез на табуретку с ногами, оступился, потерял равновесие и с грохотом обрушился на пол.