РПЛ 3
Шрифт:
И худая рука, с намертво въевшимися в в кожу пятнами, потянулась к шее Глааса, безошибочно указывая: там, под грубой курткой, под рубахой спрятана крошечная зеленоватая косточка, бережно оправленная в серебро.
– Оно-то может и здесь, - проворчал Глаас, в ту пору отличавшийся приветливостью в той же мере, что и ныне, - но если не приберешь свои руки от меня, то подохнешь не от проклятия, а от кое-чего иного, и гораздо быстрее, чем думаешь.
Его собеседник, конечно же, обезумел от страха, но не настолько, чтобы не понимать, с кем связывается. Мастер Глаас в ту пору уже обжился на Сольгеровом Поле, повидал там немало темных чудес, и на его лице еще свежи были отметины после недавних приключений. Разбойное дурное
– Я заплачу, - торопливо сказал юноша.
– Я скопил немало денег. Отдам все, только продай мне колдовство, которое меня спасет.
Глаас с недоверием осмотрел юношу: внешне тот ничуть не походил на купца, да и к благородному сословию отнести нового знакомца не получилось бы. Пятна на руках выдавали неприглядную истину: много лет молодой человек возился с богомерзкими колбами и ретортами, а дворянину подобное не пристало. В существенную прибыль от алхимических затей Глаас не верил: ему доводилось пару раз грабить странствующих алхимиков — все имущество этих малопочтенных господ в ветхих мантиях состояло из сундуков, полных зловонных порошков и экстрактов. В южных землях алхимию считали сродни колдовству, оттого попасть нынче на службу к щедрому знатному покровителю, как это случалось в прошлом, служитель колб никак не мог, а уж выпарить полновесное золото из навоза, видимо, доводилось только единицам из них.
Но юноша торопливо достал полнехонький кошелек, едва удерживая его трясущимися пальцами, и Глаас, к тому времени порядочно выпив, решил, что лишним золото не бывает, из какой бы дряни его не сотворили. «И женушке скажу, что не просто так подзадержался», - подумал он, предчувствуя, что дома его ждет отнюдь не теплый прием. Конечно же, в памяти всплыли наставления деда, но нарушив одно из них — прибыв в Астолано — нарушить остальные казалось не таким уж грешным делом.
– Ладно, - согласился Глаас после некоторых сомнений.
– Встретимся здесь поутру и я дам тебе то, что поможет.
После того он допил вино, попрощался с новым знакомцем, едва веря, что тому суждено дожить до утра, и отправился к руинам дома Белой Ведьмы. На сердце было неспокойно: Глаас знал, что нарушает волю деда, да и кости колдуньи тревожить ему не хотелось, но бывают ночи, когда хмель ударяет в голову, жадность застит глаза и люди говорят себе: «Какое дело мертвым до того, что творят живые? И какое дело живым до воли мертвых?» Клятвы и запреты, о которых помнит один лишь человек на всем белом свете, имеют вес только для него одного, существование их зыбко. Кто осудит за их нарушение? Уж не покойный ли дед и не мертвая ли колдунья?.. Разбойник не слишком-то верил в загробную жизнь — ни один бедолага из тех, кого он прикончил, не являлся ему ни во сне, ни наяву, а ведь у убиенных имелась куда более веская причина гневаться на Глааса!..
Вот потому-то разбойник с пустошей, выпив для храбрости по дороге еще одну бутылку вина, пришел полуночной порой к камню, отыскал то место, где его дед похоронил руки ведьмы и принялся копать. Противоречивые мысли смущали его: Глаасу всегда хотелось вернуться сюда еще раз, но при этом в глубине души он понимал, что повод для возвращения выбрал исключительно неудачно.
Некогда останки колдуньи ее верный слуга обернул шелком и уложил в ларец. Ткань истлела, крышка едва открылась, но сами кости были все тем же гладким нефритом, едва заметно светящимся во мраке.
– Уж простите меня, госпожа ведьма, но ведь от вас не убудет, если я возьму еще одну крохотную косточку, - пробормотал Глаас, сам не зная, зачем говорит с мертвой.
Ночные птицы в ту ночь не кричали зловеще над его головой,
– Это оно, - прошептал он, принимая крохотный сверток.
– Благодарю тебя, добрый человек. Ты спас меня. Или, по меньшей мере, отдалил мою смерть, а это дорогого стоит!..
Разбойник получил свой кошель золота — там оказалось больше монет, чем он смел ожидать, и о приключении том он решил более не вспоминать: везде и всюду он говорил, что летом ему свезло с работенкой, а затем и сам почти поверил в то, что не совершал клятвопреступления.
Лишь сейчас он понял, что в ту ночь едва ли впервые за всю свою жизнь позволил себя обхитрить: ларец с костями, которому полагалось мирно покоиться в здешней земле, исчез. И об этом Глаас узнал, когда пришел за косточкой для Харля — второй раз он собирался нарушить клятву и уж теперь не колебался ни секунды. Не веря своим глазам, он переходил с места на место и рыл с остервенением то правее, то левее, все глубже и глубже. Кости пропали. Он и сам чуял, что прежнее волшебство ушло из этого места.
– Он... он следил за мной, чертов обманщик, - в отчаянии говорил Глаас, распаляясь все больше.
– Не знаю, как у него хватило сил ползти по моему следу. Но он пошел за мной, узнал мой секрет и забрал все кости. Никто другой не знал о моей тайне. Они у него, я знаю! И если он до сих пор жив, то только благодаря им! А ведь они могли спасти мальчика, моего бедного мальчика...
– Что ж, - Хорвека, казалось, не тронуло искреннее отчаяние, звучавшее в голосе разбойника.
– Сейчас самое время сказать, что наказание за нарушенные клятвы неотвратимо и справедливо, но я не слишком-то верю в справедливость такого рода. Скорее, речь идет о наказании за глупость. Тебе повезло. Ты не знаешь, как страшна смерть от колдовского проклятия. Когда человек умирает от болезни, то может только догадываться, что ждет его впереди, долгими ли будут мучения. А проклятие приходит во сны, шепчет на ухо, открывает перед глазами ясные картины того, что будет дальше. Страх проклятых перед будущим таков, что жалости они не знают. Он должен был убить тебя той же ночью, на этом самом месте — это сберегло бы ему и деньги, и время. Но, видимо, ты имел дело с исключительно честным проклятым.
– Честным?!
– вскричал мастер Глаас.
– Да это собачье отродье обокрало меня!
– Разве тут было что-то, принадлежащее тебе?
– демон спросил это, какой-то особой интонацией выделив последние слова, и разбойник умолк, видимо, ощутив крайне непривычное для себя смущение. Хорвек поднялся, показывая, что собирается уходить, а я в растерянности смотрела на него, не веря что так бессмысленно закончится эта встреча. Разве стоило выслушивать истории мастера Глааса, чтобы потом просто уйти?.. Неужели равнодушие Хорвека было непритворным?
Глааса одолевали, судя по всему, те же мысли.
– Господин, - нерешительно промолвил он.
– Господин мой покойник!..
– Чего тебе, разбойник?
– холодно отозвался Хорвек, оглянувшись.
– Высшим силам, мертвым душам — но кому-то было угодно, чтобы я вас встретил здесь и сейчас!
– промолвил мастер Глаас отчаянно и решительно, как это бывает с людьми, цепляющимися за последнюю соломинку.
– Вы можете найти того проклятого. Чарами ли, чутьем, но можете, я знаю. Не за себя прошу, мне милости не положено ни от вас, ни от кого другого. Но спасите мальчишку!..
– тут он впервые за долгое время перевел взгляд на меня.
– Ты!.. Ведь ты любила этого паренька, как и он тебя. За тобой он ушел из дому, не отпирайся. И ты за него в ответе. Проси за него у господина покойника, если уж моей просьбы недостаточно...